Роджеру уже сообщили.
— Джемайма взяла на себя звонки. Она в истерике, но тем не менее звонит всем и каждому.
— Легче, когда есть дело, — предположил майор.
— Скорее упивается ролью осиротевшей дочери, — сказал Роджер. — Не очень натурально, конечно, но они ведь все такие.
Его голос звучал приглушенно, и майор предположил, что он опять ест на рабочем месте.
— Прекрати, Роджер, — сказал он твердо.
В самом деле, его сын становится таким же несносным, как Марджори. Столица нынче переполнена бестактными высокомерными юношами, и Роджер к тридцати годам стал проявлять некоторые признаки того, что попал под их влияние.
— Извини, пап. Мне очень жаль дядю Берти. — Пауза. — Я все время вспоминаю, как он принес мне модель самолета для сборки, когда у меня была ветрянка. Он весь день со мной просидел, клеил эти крохотные детальки.
— А я помню, как ты на следующий день разбил самолетик об окно, хотя тебе запретили запускать его дома.
— Да, а ты бросил его в печку.
— Он разлетелся на куски. Зачем выкидывать дерево?
Это было привычное воспоминание, которое часто всплывало на семейных сборищах. Иногда все смеялись, а иногда историю рассказывали в назидание непослушному сыну Джемаймы. Сегодня между строк проскальзывал легкий укор.
— Ты приедешь вечером? — спросил майор.
— Нет, я приеду поездом. Слушай, пап, не жди меня. Я могу и застрять.
— Застрять?
— Я по уши в делах. Тут полный бардак. Два миллиарда долларов, закупка облигаций, и клиент жутко нервничает. То есть дай мне знать, когда дата будет назначена, и я помечу ее у себя в календаре как особенно важную, но сам понимаешь…
Майор мимоходом задумался, как обычно сын помечает его у себя в календаре. Он вообразил себя с приклеенной желтой бумажкой для заметок — возможно, на ней было написано «важно, но не срочно».
Похороны назначили на четверг.
— Так всем удобнее, — сказала Марджори во время их второго разговора. — У Джемаймы по понедельникам и средам занятия, а у меня во вторник турнир по бриджу.
— Берти не хотел бы, чтобы ты бросила бридж, — заметил майор и услышал в своем голосе ядовитые нотки.
Марджори наверняка назначила время похорон, сообразуясь со своим походом в салон красоты, чтобы ей заново уложили волосы жесткой волной и затонировали или залакировали кожу — или что там надо сделать с лицом, чтобы кожа казалась туго натянутой?
— А почему не в пятницу? — спросил майор. Он только что записался к доктору на четверг. Секретарша в приемной очень сочувственно отнеслась к его объяснениям и тут же передвинула на пятницу ребенка с астмой, чтобы освободить время для ЭКГ майора. Ему не хотелось все отменять.
— У викария заседание «Проблемных подростков».
— Я так понимаю, что проблемы у подростков бывают каждую неделю, — ядовито сказал майор. — Господи, это же похороны. Пусть хотя бы раз поступятся своими интересами ради других. Это их чему-нибудь научит.
— Директор похоронного бюро сказал, что пятница — слишком праздничный день для похорон.
— О!
Абсурдность этого довода лишила его слов.
— Ну что ж, тогда увидимся в четверг. Около четырех?
— Да. Роджер привезет тебя?
— Нет, он приедет из Лондона на поезде и возьмет такси. Я приеду сам.
— Ты уверен, что можешь сесть за руль? — спросила Марджори.
Ее беспокойство казалось искренним, и майор почувствовал прилив жалости. Конечно, ведь ей теперь тоже одиноко. Раскаявшись в своем гневе, он нежно уверил ее, что в состоянии вести машину.
— А потом приезжай к нам. Съедим что-нибудь немудрящее, выпьем. В семейном кругу.
Переночевать она не предложила. Придется возвращаться домой в темноте. Сочувствие майора мгновенно улетучилось.
— Может, ты захочешь взять что-нибудь из вещей Берти, — продолжила она.
— Спасибо, что предложила, — ответил он, пытаясь скрыть неуместный энтузиазм. — Я собирался обсудить с тобой этот вопрос, когда будет время.
— Ну разумеется, — ответила Марджори. — Ты же должен оставить себе какую-нибудь мелочь на память… Берти бы сам на этом настоял. У меня тут лежит пара новых рубашек, которые он так и не успел надеть… В общем, я подумаю.
Майор повесил трубку, чувствуя, как его охватывает отчаяние. Какая же она все-таки ужасная. Подумав о бедном Берти, он вздохнул — интересно, пожалел ли тот когда-нибудь о своем выборе. Возможно, не придавал этому особого значения. В конце концов кто думает о смерти, принимая решения всей своей жизни? А если бы о ней и думали, как бы это повлияло на решения?