И умереть – тоже неплохо, потому что тогда наступит вечное тепло. И исчезнет боль.
Глава десятая
Римо проснулся.
Он уснул, чтобы забыться, но все вернулось – боль в плечах и руках.
И еще что-то произошло с его ногами.
Их придавила какая-то тяжесть. Он посмотрел вниз, но ничего не увидел. Прямо перед его лицом с широко раскрытыми глазами и открытым ртом лежала окровавленная голова Линетт Бардвел.
Римо все вспомнил.
– Привет, малышка, – сказал он. – Все изучаешь каратэ?
Римо осторожно высвободил свою левую ногу из-под тела и толкнул его. Тело соскользнуло на пол с глухим стуком.
Римо повернулся, спустил ноги с кровати, встал и... рухнул на серый твидовый коврик, так как правая нога отказалась ему служить.
Боль тут же вернулась, как бывает с зубом, успокаивающимся ночью, но начинающим ныть, как только наступает утро.
Римо дополз до стены и с трудом поднялся, цепляясь за нее. Стараясь не беспокоить правую ногу, он дохромал в ванную и, кое-как орудуя беспомощными руками, сумел включить душ.
Он вполз под струю и долго стоял, не в состоянии даже намылиться, ожидая, пока вода смоет засохшую кровь Линетт Бардвел.
Теплая вода чуть смягчила боль, и Римо смог собраться с мыслями. Его преследовал Нуич. Следующее нападение – и четвертый удар будет смертельным.
Он вылез из-под душа, оставив воду включенной. Встал перед зеркалом в ванной и посмотрел на себя.
– Ты еще слишком молод, парень, чтобы умирать, – сказал он своему отражению.
На лице не видно было страха, только недоумение, будто его хозяин пытался что-то вспомнить. Лицо в зеркале было похоже на лицо незнакомца, чем-то озадаченного. Что-то крутилось у него в мозгу, и он никак не мог вспомнить, что именно. Что же?
Римо натянул брюки и поздравил себя, сумев надеть рубашку, так как, по крайней мере, смог просунуть руки в рукава. О том, чтобы надеть пуловер, не было и речи.
Что же это?
Что-то, о чем упомянула Линетт...
Что?
Что?
« Сначала ты, потом...»
Сначала Римо, а потом? Что потом?
«Сначала ты, потом...»
И он вспомнил, слова вновь прозвучали у него в ушах: «...потом старик».
Чиун!
Римо заковылял к телефону. Ему удалось зажать трубку между ухом и плечом, и, благодаря Бога за кнопочный набор, он набрал нужный код и номер бесплатной линии.
– Да? – послышался кислый голос.
– Это Римо. Который час?
– Два двенадцать, неурочное время для вас. Вы не помните, что...
– Мне нужна помощь, я ранен.
В санатории Фолкрофт Смит дернулся в кресле. За десять лет он не слышал от Римо таких слов.
– Ранен? Насколько серьезно?
– Порваны мышцы. Я не могу вести машину. Пришлите за мной кого-нибудь.
– Где вы находитесь?
– В доме Линетт Бардвел. Город Тенафлай, штат Нью-Джерси. Вы легко отличите меня от хозяйки: я пока что жив.
– Есть опасность утечки информации? – спросил Смит.
– Точно, Смитти. Молодец, соображаете. Побеспокойтесь о секретности.
– Хорошо, – ответил Смит ровным голосом. – В чем состоит опасность?
– Не знаю. – Римо вздохнул. Ему было больно говорить, а теперь еще и телефон давил на плечо. – Если секретность операции зависит от меня, ищите себе другую работу.
– Оставайтесь на месте, Римо. Помощь придет.
Смит вслушался – в голосе Римо не было ни намека на шутку или розыгрыш, когда он сказал:
– Поторопитесь.
Смит встал, аккуратно застегнул пиджак и вышел из кабинета. Сказал секретарше, что его не будет до конца дня – чем ее сильно изумил. За последние десять лет доктор Смит уезжал среди дня только по пятницам, когда приходил очень рано и работал без перерыва на ленч, так что набегало как раз восемь часов, когда ему надо было ехать в гольф-клуб. И как однажды выяснила секретарша, в гольф он играл сам с собой.
На вертолете, принадлежавшем санаторию, он долетел до аэропорта Тетерборо в Нью-Джерси, взял на прокат «форд-мустанг», хотя «фольксваген» обошелся бы гораздо дешевле и освобождался примерно через час, а Смит любил эту машину за экономичность.
Прибегнув к помощи телефонной книги и шофера почтового грузовика, он наконец отыскал дом Бардвелов. Смит остановил машину рядом с коричневым «фордом» и пошел к заднему входу, который вел на кухню. На стук никто не ответил. Дверь была открыта.
Он вошел в кухню, где повсюду были пластмассовые часы цвета пережаренной яичницы, керамические подставки для ложек, похожие на улыбающихся младенцев, для кофе, сахара и муки, напоминавшие переросшие жестянки из-под «колы». А затем направился в комнату, в которой все вещи тоже что-то напоминали.