Докинз попытался встать, но лишь только его нога нащупывала что-то твердое, как тут же начинала скользить. Когда он снова попробовал очистить от снега лицо, то выяснилось, что рука не слушается его. Теперь его охватил ужас.
Он медленно погружался в снег, но не мог ни подняться, ни освободить рот от холодной ледяной каши. Затем последним отчаянным движением цепляющегося за жизнь человека он попытался избавиться от тяжести, пригибавшей его к земле, но не сдвинулся с места, получив еще одну пригоршню снега в рот.
Все вокруг него стало белым, и больше он уже не чувствовал холода. Холодело лишь его тело. Когда на следующее утро перепуганная любовница нашла его, то следователь констатировал самоубийство. Как он объяснил, у Докинза «крыша поехала» — он застрелил собаку, а затем зарылся в снег и принялся глотать его, пока не задохнулся и не замерз.
Газеты Миннесоты запестрели заголовками:
«Чиновник найден мертвым в любовном гнездышке».
К тому времени, когда вся эта история была обнародована, самолет, в котором находился Римо, приземлился в Северной Каролине, в аэропорту города Роля. Он взял такси и направился в мотель рядом с местечком под названием Чепел-хилл.
— Всю ночь провели на открытом воздухе? — подмигнул ему дежурный клерк у конторки.
— Вроде того, — ответил Римо.
Клерк ухмыльнулся.
— Вам следовало бы одеться теплее. Сейчас ночи холодные.
— Мне не было холодно, — откровенно признался Римо.
— Хотелось бы мне снова стать молодым, — сказал клерк.
— Молодость здесь ни при чем, — отозвался Римо, забирая три ключа, поскольку снимал три рядом расположенные комнаты.
— Вам звонил ваш дядя Марвин.
— Когда?
— Сегодня утром, примерно в десять тридцать. Произошла странная вещь. Как только я позвонил к вам в комнату, телефон отключился. Я подошел к вашей двери и крикнул, что вам звонят, но услышал оттуда лишь звуки телевизора и не стал входить.
— Я знаю, что вы не входили.
— Откуда?
— Вы же живы, не так ли? — ответил Римо. Открыв дверь своего номера он очень тихо вошел в комнату: на полу в позе лотоса неподвижно сидел хрупкий старик-азиат, одетый в золотистое кимоно.
Телевизор был снабжен записывающим устройством, позволявшим последовательно смотреть все передачи, идущие одновременно по разным каналам, дабы не упустить какой-нибудь очередной телесериал.
Римо бесшумно опустился на диван. Когда Чиун, Мастер Синанджу, наслаждался дневными телесериалами, никто, даже его ученик Римо, не смел его беспокоить.
Время от времени кое-кто по неведению воспринимал это зрелище всего лишь как старичка, смотрящего «мыльные оперы», и относился к нему без должного уважения. И расплачивался за это жизнью.
Итак, Римо появился в тот момент, когда миссис Лорри Бэнкс обнаружила, что ее молодой любовник любит ее ради нее самой, а не ради результатов пластической операции, которую ей сделал доктор Дженнингс Брайант, чья старшая дочь сбежала с Мертоном Ланкастером, известным экономистом, которого шантажировала Доретта Дэниелс, бывшая исполнительница танца живота, а теперь владелица контрольного пакета акций научно-исследовательской онкологической больницы в городе Элк Ридж. Она угрожала закрыть больницу, если Лорри не признается, где Питер Мальтус припарковал свою машину в ту ночь, когда старшая дочь Лорри была сбита автомобилем и хромала потом несколько недель, в ту ночь, когда произошло наводнение и когда капитан Рэмбо Доннестер уклонился от разговора о своем сомнительном прошлом, оставив весь город Элк Ридж на откуп преступным элементам и без защиты национальной гвардии.
Лорри беседовала с доктором Брайантом о том, следует ли знать Питеру о его матери. И Римо пришло в голову, что еще два года назад актриса обсуждала вопрос о том, нужно ли кому-то рассказать какую-то другую мрачную историю о его родственниках, и что все эти драмы далеки от жизни не столько потому, что в них происходит, сколько потому, что все действующие лица в них проявляют жуткую заинтересованность в происходящих событиях. Чиун, однако, считал эти сериалы воплощением красоты и единственным оправданием существования американской цивилизации. Он все более убеждался, что эти драмы олицетворяют американскую культуру. Обмениваясь культурными программами с Россией, Америка послала туда нью-йоркский филармонический оркестр, «где тому и место», как сказал Чиун. Россия же прислала балет Большого театра, который, как знал Чиун, также был второразрядным, потому что исполнители танцевали, по его мнению, весьма неуклюже.
В четыре тридцать пополудни, когда закончилась очередная серия и сопутствующая ей реклама, Чиун выключил телевизор.
— Мне не нравится, как ты дышишь, — сказал он.
— Дышу так же, как и вчера, папочка, — ответил Римо.
— Именно поэтому мне и не нравится. Сегодня твое дыхание должно быть спокойнее.
— Почему?
— Потому что сегодня ты не тот, что вчера.
— В каком смысле, папочка?
— В этом ты должен разобраться. Когда перестаешь ежедневно контролировать свое состояние, ты теряешь представление о самом себе. Запомни: ни у кого в жизни не бывает двух одинаковых дней.
— Нам звонил шеф?
— Мне грубо помешали смотреть фильм, но я не держу зла на того, кто звонил. Я вытерпел грубость, бездушие и неуважение к бедному старому человеку, у которого так мало осталось радостей на закате жизни.
Римо поискал глазами телефон. В том месте, где была телефонная розетка, он обнаружил дыру. Римо занялся поисками самого аппарата и до тех пор, пока не заметил зиявшего отверстия в белом туалетном столике, не мог понять, куда он исчез. Расплющенный вдребезги аппарат вместе с выбитой задней стенкой столика покоился в углублении в стене.
Римо вышел в соседнюю комнату и набрал номер. Это была особая связь через ряд промежуточных каналов по всей стране, позволявшая избежать разговора по прямой линии с директором санатория Фолкрофт.
— Добрый день, — сказал Римо. — Звонил дядя Натан.
— Нет, — ответил Смит. — Дядя Марвин.
— Да, точно, — сказал Римо, — Кто-то из них.
— Я пытался дозвониться вам, но все прервалось, и я подумал, что вы заняты.
— Нет. Просто вы позвонили в тот момент, когда Чиун смотрел свои «мыльные оперы».
— О, — тяжело вздохнул Смит. — У меня возникла особая проблема. С одним человеком произошел несчастный случай, и довольно загадочный. Я подумал, что вы с Чиуном могли бы помочь разобраться в этом деле.
— Вы хотите сказать, что кого-то убили неизвестно как, и что Чиун или я сможем распознать технику убийцы?
— Римо, ради Бога, ни одна телефонная линия не застрахована от прослушивания.
— Что же вы собираетесь делать? Пришлете мне спичечный коробок, исписанный невидимыми чернилами? Слушайте, Смитти, в моей жизни есть вещи поважнее, чем игры в секреты.
— Какие вещи. Римо?
— Правильное дыхание. Знаете ли вы, что я дышу сегодня так же, как вчера?
Смит откашлялся, и Римо понял, что тот смущен, так как услышал нечто такое, с чем не желал иметь дело, ибо боялся, что дальнейшие ответы приведут его в еще большее замешательство. Римо знал, что Смит уже прекратил свои попытки понять его и относился к нему так же, как к Чиуну. К неизвестной величине, проявлявшейся положительно. Это была серьезная уступка со стороны человека, не терпевшего никакой неясности, отсутствия порядка или бессистемности. Неопределенность была невыносима для Смита.
— Кстати, — сказал Смит, — поздравьте тетю Милдред с днем рождения. Ей завтра исполняется пятьдесят пять.
— Это значит, что я должен встретиться с вами в Чикаго у справочного бюро в аэропорту О'Хара в три часа дня? Или утра? Или это аэропорт Логана?