— Вот, держи. Повтори трижды — талак.
После того как Зарипбай очень спокойно, даже торжественно произнес заклинание, мулла взял у него книгу, присел к Санем, в беспамятстве разметавшейся на кошме, и трижды, подымая и опуская ее руку, заставил коснуться священной книги.
— Теперь все, — сказал он удовлетворенно, будто совершил хорошее, доброе дело, и обеими ладонями омыл лицо. — Аминь!
Все это происходило в середине дня. Не успело еще солнце склониться к закату, как один из работников бая остановил перед юртой арбу, запряженную быком.
Да, Зарипбай все предусмотрел до мелочей. Не обращая внимания на слезы и крики Джумагуль, два дюжих парня подняли Санем и перенесли на арбу. Потом, подхватив за бока, погрузили туда же девочку. Все это они делали молча, с каменными, неподвижными лицами.
— Куда вы нас везете? — робко спросила Джумагуль, когда арба тронулась, но ей никто не ответил.
Чем дальше двигалась арба к восточной окраине аула, там страшнее становилось Джумагуль. Она знала: там, на восточной окраине, — кладбище. Значит, мама умерла? Значит, сейчас ее будут хоронить? Мама!..
Арба остановилась у шалаша, за которым уже открывалась голая, выжженная степь. Все так же безмолвно работники сняли и отнесли в шалаш Санем, легонько столкнули на землю девочку и, не попрощавшись, повернули быка обратно.
«Так, значит, отец на самом деле выгнал нас из дому? По-настоящему? Но разве так бывает? — силилась и не могла разобраться в случившемся Джумагуль. Детский ум не вмещал всего происшедшего, не мог найти ему объяснений. — Наверное, все это мне приснилось. Сейчас я открою глаза... Кто во сне плачет — наяву смеется...»
И Джумагуль кулаками протирала распухшие глаза, широко открывала их и снова видела перед собой чужой, холодный шалаш, незнакомые, отпугивающие предметы — котел, кумган, чашку... У круглого очага глина еще не высохла — видно, только сегодня сложили.
К вечеру стало прохладно. Опасаясь, что мать замерзнет, Джумагуль разожгла очаг, поставила на огонь кумган. Длинные причудливые тени заколыхались на стенах шалаша, обступили девочку плотным кольцом. И вдруг померещилось ей, что тени за спиной кричат, хохочут, играют на каких-то неведомых визгливых инструментах. Метнулась Джумагуль в угол, прижалась к матери, настороженно прислушалась. Нет, ей не показалось: издалека доносился неясный, нарастающий гул. Превозмогая страх, девочка выглянула на улицу.
Под облачным, в многоцветных разводах, закатным небом, должно быть, над самым центром аула, висела густая пыльная туча. Гулкую дробь отбивала дойра. Нестройный хор мужских голосов, как волны прибоя, то нарастал, приближаясь, то растворялся в предвечерней мгле.
«Наверное, той в ауле, — подумала Джумагуль. — Какой же сегодня праздник?» Но ничего не вспомнив, не найдя объяснений, вернулась в шалаш, присела перед очагом, уперлась подбородком в острые коленки. Так, неподвижная, окаменевшая, просидела она долго. И снова во всех подробностях, возвращаясь, проходили перед ее затуманенным взором кошмарные события сегодняшнего дня, проходили, перемешиваясь со стонами и всхлипыванием матери. Время от времени Джумагуль подходила, осторожно поправляла запрокинутую голову, укрывала окоченевшие руки Санем.
Уже в предутренний час, когда утихли вдалеке веселые голоса и топот и смолкла, утомившись, звонкая дойра, когда, укутавшись рыхлой золой, померкли в очаге огненные змеи, Джумагуль задремала. Разбудил ее невесть откуда появившийся мулла. Он был в приподнятом настроении и весь сиял от сытости и довольства.
— Ну, дочка, как твоя мать? — спросил он бодро.
— Не знаю, дедушка. Посмотрите.
Мулла склонился над матерью, взял за руку, пощупал лоб.
— Сердце бьется. Аллах поможет, все будет в порядке. Выздоровеет твоя мать... — Он поглядел на поникшую Джумагуль и что-то щемяще-нежное шевельнулось в его душе. — О-хо-хо, — вздохнул он удрученно, — вырастешь — поймешь. Так уж устроен этот мир, девочка: праздник одних печалью других уравновешивается. Иначе быть не может, потому что иначе мир наклонился бы набок и перевернулся, как арба, у которой сломалось колесо. Поняла?
Джумагуль кивнула, хотя из всей глубокомысленной речи муллы поняла лишь одно: праздник.
— А какой сегодня праздник, дедушка?
— Тебе это знать ни к чему, — замялся мулла.
— Скажите.
Мулла раздумчиво поглядел на Джумагуль, махнул рукой и произнес подчеркнуто безразличным голосом:
— Свадьба, девочка. Отец твой женился.
— Женился? — всем телом подалась вперед Джумагуль. — Это... это неправда?.. Такого не бывает! Вы лжете!
— Нельзя так со старшими, дочь моя, — наставительно произнес мулла. — Теперь новая хозяйка в вашем доме будет, молодая, чуть постарше тебя.