— Глаз у вас острый и память цепкая, Жаксылык Даулетович! — колюче похвалил Елбай. — Были эти фамилии.
— Но среди членов бригады и жителей аула таких людей нет.
— Проверяли?
— Проверил. И не я один.
— Бдительность, Жаксылык Даулетович, у вас тоже завидная. Людей этих в нашем ауле точно нет. Они приехали из разных мест, чтобы помочь нам в трудную минуту. План-то, по вашей милости, срывается. С такой большой площади хлопок своими силами не соберешь.
— Похвально, что бригадир привлекает к сбору урожая силы со стороны. Но привлеченные вами люди на поле ни разу не выходили и ни одного грамма хлопка не собрали. Фартук, если они его надевали, наполнялся не хлопком. Кое-чем другим. Подозреваю, деньгами. — Даулетов впился взглядом в бригадира. Придирчивым, испытующим. Надеялся поразить Елбая, смутить хотя бы. Но не тут-то было.
— Не в фартук деньги кладут, Жаксылык Даулетович, — ехидно усмехнулся Елбай. — В карман обычно кладут...
— Сидя дома, за пиалой чая или водки? — подсказал Даулетов.
— На те деньги, что значились в прошлой ведомости, водку не купишь. Чай только. В этой сумма посолиднее. Выпьют водки и, возможно, коньяку. У кого какой вкус. Но, полагаю, ни водка, ни коньяк их не интересует. Вы, кажется, не пьете вообще?
Нельзя было, видно, ничем сбить наглость с Елбая, и Даулетов ответил тем же:
— Ошиблись, Косжанов, запамятовали. В поле вместе с вами осушил термос водки. Теперь за это расплачиваться надо.
— Уже расплатились! — торжествующе улыбнулся Елбай. — Вы думаете, на хлопкопункте нам два процента пишут за ваше доброе имя? Нет, мы платим за это.
Даулетов почувствовал, как немеет сердце.
— Сколько платим? — спросил он тихо и угрожающе.
— Пока недорого. Теперь требуют тысячу за десять тонн. Сорок тонн дают, четыре тысячи надо выложить.
— По ведомости — шесть тысяч.
И тут Елбай не дрогнул. Мало того, решил, что теперь уже можно и поторговаться. Для этого, собственно, он сюда и явился.
— Две тысячи нам вернут.
— Хлопком?
— Деньгами. Наличными.
Немота не покидала сердце. Оно тяжелело, как тяжелеет сжатый кулак.
— Что значит наличными?
Теперь Жаксылык почувствовал, будто между ребер ему сунули палку. Так суют палку меж прутьев клетки, чтобы подразнить зверя.
— Это значит — дадут мне две тысячи. Одну оставлю себе, вторую...
Он не договорил и в упор глядел на Даулетова.
— Вторую мне? — подсказал тот. Тихо подсказал, почти шепотом, и тем придал смелости Елбаю.
— На зарплате ведь далеко не уедешь. Какая она, зарплата-то? А тут семья, дети...
— Одна дочка у меня, — снова уточнил Даулетов. И снова тихо.
— Одна ли, три ли, все семья...
Встал Даулетов, бледный, и сквозь стиснутые до боли зубы прошипел:
— Вон!.. Отсюда!..
Елбай не тронулся с места.
— Вон! — это уже был крик.
Елбай отошел к двери и гаркнул:
— Дурак! Думаешь, отмоешься? Нет! Прежняя ведомость тоже была липовая...
Даулетов шагнул, чтобы схватить и, может быть, ударить Елбая. Кулак, во всяком случае, был сжат и рука поднята. Но Елбай шмыгнул в коридор и захлопнул за собой створку. Из-за двери Даулетов услышал:
— Не отбрешешься... Не открутишься...
Створка двери испуганно взвизгнула и начала медленно открываться. Старый Нуржан лежал на тахте в отведенной ему комнате. Лежал он лицом к пестрому ковру, спускавшемуся от самого потолка. Ковер яркий, узор по нему мелкий, витой, и, когда нечего делать, рассматривать его можно часами.
В простенке между тахтой и шкафом прятал старик свой протез — он знал, что людям почему-то неприятно видеть эту штуку. Отстегивая его, он всегда приговаривал: «Пусть отдохнет» — то ли о живой ноге так говорил, то ли о деревянной.
Комната была просторной, но загромождена мебелью столь тесно, что старику, чтобы добраться от тахты до двери, приходилось протискиваться боком между столом и сервантом, который не дай бог задеть, а то полетят с него разные статуэтки и побрякушки.
Старик, не меняя позы, повернул голову: взглянуть, кто это пожаловал к нему? Для брата вроде рано. А сноха входит не так, не крадучись, а быстро и по-хозяйски.
— Ассаламу-алейкум, достопочтенный Нуржан-ага! — раздалось из-за двери, и только после этого в проеме показалась голова Завмага.
Старик удивился не столько неожиданному визиту, сколько тому, что в столь узкую щелочку могло протиснуться столь широкое лицо. Но вот и весь Завмаг просочился, и створка, вторично пискнув, затворилась.
— Пришел осведомиться о вашем здоровье, аксакал. Не нужно ли чего? Может, лекарство какое?.. Я ведь могу, сами понимаете.