И вдруг я вижу впереди скачущего майора приземистые фигуры в лыжных, желтого цвета комбинезонах с торчащими на груди темными автоматами и только сейчас соображаю, что это враги. Они маячат по всему снежному полю. С опаской оглядываюсь назад. Коновод и мои люди стреляют на ходу. Слева — зрелище, которое не забыть: грозно, напористо, словно призраки, выскакивают черные бурки на распластанных конях вперемешку с белыми полушубками, а из речушки — все новые и новые всадники.
...Помню еще черный взброс земли и противный запах гари. Это рвались вокруг снаряды. Помню приближающийся зеленоватый лес, горластые, надсадные, дорогие мне боевые песенные возгласы...
События, люди, их голоса, жесты, поступки — все запечатлено, зафиксировано памятью. Мысленно подытоживаю всю свою жизнь. Наверное, подошло время, да и о чем еще думать, как не о прошедшем: о детстве, о матери, о юности, о друзьях и товарищах, испытывая особое, кровное, братское чувство к живым и погибшим. Разве забудешь улыбку Алеши Фисенко на широком мальчишеском лице, басовитый, насмешливый говорок Георгия Бабкина, спокойствие и степенность Бориса Ефимовича Жмурова, чубастую, красивую голову Феди Матюшкина и звучный, песенный тенор его, тихую, размеренную, всегда душевно теплую речь Михаила Алексеевича Федорова, страдающее лицо полковника Михаила Даниловича Ягодина при виде исхудалых, голодных детей, приехавших к нам в лагерь на салазках подбирать кости и конскую требуху для изготовления «рубца»; бурята Семена Хандагукова с твердой, убедительной приставкой «однако», горячего и пылкого сердцем Савву Петровича Журбу, Дмитрия Ефимовича Калиновича, совершившего беспримерный подвиг. Бесконечно длинен мой список в раскаленном мозгу. Я уношу его в своем сердце к месту, предназначенному мне судьбой.
4
После бешеной скачки через Ржевский большак охватила, обдала меня хвоей благодатная зимняя тишина леса.
В длинном белом полушубке с загнутыми полами, подстегнутыми командирским ремнем, с перекрещенными на широкой спине портупеями Семен Хандагуков водил вокруг двух тонкоствольных сосен навьюченных, тяжело дышавших коней. Взъерошенная от недоедания и пота неприглаженная шерсть дымилась на крупах и быстро покрывалась серебристым инеем. Я отсек клинком несколько еловых лапок, бросил на снег, присел на них и снял валенок, чтобы перемотать портянки. Не помню уж, когда разувался.
— Простудишься,— сказал подъехавший гвардии майор Федота. Он привел с собой эскадрон капитана Гука, смуглого, малоречивого детины в черной бурке.
Федота сообщил, что, перемахнув Ржевский большак, мы стоптали батальон эсэсовцев, которые наверняка начнут преследование.
— Подполковнику Калиновичу надо выковать золотой крест за то, что отсек пушками танки противника.
— Замнем это дело и займемся другим,— сказал Федота и передал мне приказ штаба дивизии, который гласил, что 9-му и 12-му полкам необходимо организовать засаду и встретить преследующего нас противника плотным огнем.
Из донесения Матюшкина узнаю, что часть гитлеровцев идет по нашим следам на лыжах. Остальные тремя колоннами растянулись по просеке. Идти им по разрыхленному снегу трудно, мешают торчащие в снегу пни. «Идут и почему-то галдят как ненормальные. Пьяные, что ли?» — заключает свое донесение Матюшкин. Посылаю со связным приказ Матюшкину, чтобы он, оставив группу наблюдателей, сам вернулся. При приближении противника разведчики должны скрытно отходить.
Мне всякий раз тревожно за Федора Матюшкина. Так и лезет на вражеский огонь.
— Почему выскакиваешь? — укорял я его.
— Так ведь кто-то должен поднять людей.
— Командиры взводов...
— А я, значит, позади? Да кто меня уважать-то станет? Да я сам на себя плюну...
С Матюшкиным и Федотой мы залегли в старом противотанковом завале, прямо в боевых порядках, подпустили всю эту галдяющую толпу на верный выстрел и открыли плотный, губительный огонь. Противник понес большие потери и преследование прекратил.
Мы сели на застоявшихся коней и к утру соединились с основной группой, которая по приказу штаба Западного фронта стала условно именоваться «Кавказ».
В тот же день перед строем был объявлен приказ о награждении меня орденом Красной Звезды.
Через двое суток конница втянулась в обширный Медведовский лес.
На партийном собрании я, кандидат, был принят в члены Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Все проголосовали за меня единодушно.
5
Лес. Урочище татаринских дач. У нас давно нет продуктов, фуража, а главное — мало осталось боеприпасов. Ждем самолетов с Большой земли, но все время идут снегопады, метет пурга на пролесках, ветрище скрипуче раскачивает могучие сосны. Живем в наскоро вырытых землянках. Кормим коней ветками. Все, что можно было взять в ближайших селах, скормили. Мы отрезаны от наших главных сил, находимся в тылу врага. Неподалеку от нас действуют партизаны.
— Люди и кони слабеют,— сказал мне однажды гвардии полковник Федоров.— Есть намерение разгромить гарнизон противника в Кабаново. Командование хочет, чтобы это дело возглавил ты. Что скажешь?
— Не возражаю.
— Вот и хорошо. Тебе снова будет придан эскадрон лейтенанта Фисенко и часть партизан из отряда капитана Денисова. Поезжай к ним в штаб, отдохни пару дней, попарься в бане, подкрепись на их харчах, договорись: сколько они могут выделить людей, с каким вооружением и боезапасом. В Кабаново гарнизон, примерно две роты велосипедной бригады и хозяйственная часть, располагающая запасами продовольствия. Прикинь, как намерен осуществить эту операцию. Вернешься — доложишь свой план.
Партизаны жили в землянках, построенных в густом бору. Жили сыто. Между деревьев были распяты несколько освежеванных коровьих и конских туш, крупных и жирных.
— Трофейные битюги, однако,— сказал сопровождавший меня Семен Хандагуков.
Встречать вышел комиссар отряда старший лейтенант Васильев. О моем прибытии партизаны были предупреждены командованием нашей группы.
Комиссар и командир отряда капитан Денисов были одеты в опрятную армейскую форму со знаками различия на петлицах гимнастерок. Отряд был из остатков, как они мне рассказали, 22-й и 39-й армий, попавших в окружение летом 1942 года в районе Оленине — Белый.