Я стремительно вышел на улицу, все еще неся в руках сына. Им дай волю, они ребенка угробят. Всех мамок-нянек, которых мне пыталась навязать Елизавета, я послал лесом. Голландские девицы, которые чем-то Машке приглянулись, пошли за ними следом. Кормилицу я выбрал сам, и в этом качестве мне приглянулась внучка нашего смотрителя картинной галереи. Анюта недавно родила здоровенькую девочку, отличалась отменной чистоплотностью, матом не разговаривала, и молока у нее вполне хватало для двоих. Знатные дамы детей сами не вскармливали, но, если учитывать то, что они ели, так, наверное, даже лучше. Я же оговорил с Анютой условия при которых она будет сохранять эту почетную должность, а кормилица будущего наследника престола — это очень почетная должность, среди этих условий была специальная диета, включающая фрукты и овощи, и всего остального в меру. И да, Пост был для нее теперь под запретом, а на робкое возражение я ответил, что Господь простит, ведь она не ради себя так грешила, а ради двух ангелочков, детей то бишь.
Также Флемм прислал мне одного из своих учеников, а он взял учеников, просто потому что захотелось. Это был весьма умелый молодой человек. Звезд с неба не хватал, но за ребенком ухаживал вполне успешно. Ну и пару нянек все же пришлось взять, но они прошли серьезный прессинг у меня, прежде, чем я допустил их к ребенку.
У всего этого было два отрицательных момента: мы начали часто ссориться как с Елизаветой, так и с Машкой. И, если честно, я уже сам ждал, когда же уеду, потому что жене точно надо немного от меня отдохнуть. Но уезжать я просто так не собирался, а поручил наблюдать за соблюдением моих нехитрых и несложных правил Ушакова, который одним своим появлением мог направить мозги в нужную сторону.
Андрей Иванович был занят, он тщательно изучал всех послов и их свиту, чаще всего делая это в своем клубе, в котором уже собрана самая потрясающая коллекция произведений искусства. Тем более, что Ушаков любил сам устраивать вечера, чаще всего тематические. Да и вдобавок ко всему он вернулся к брошенной на какое-то время ложе нашего отечественного аналога масонства. Проверил всех магистров, провел идеологию. Оказывается, пока нас не было, наша ложа расцвела бурным цветом. Даже Панин, который сначала как шпион от масонов к нам проник, мы знали, что он именно в таком качестве приперся, но не мешали человеку трудится, внезапно проникся, признался во всем Ушакову и был допущен в качестве кандидата, которому еще предстояло доказать свою лояльность. Я пока слегка от всего этого отстранился, мне было некогда, но я знал, что все находится в надежных руках, и не волновался. Тем более, что все больше и больше молодых и не очень молодых людей я видел на балах с одинаковыми перстнями на пальцах. В этом направлении все идет по плану. Правильно, не можешь противостоять бардаку, возглавь его.
Когда мы вернулись, то оказалось, что мой мужской журнал внезапно стал дико популярным. Полуголые девицы заставляли мужичков покупать их украдкой от жен, и с упоением читать, прикрывая амбарными книгами в кабинетах. Они уже начали расползаться по России. До Урала пока не дошли, но это было дело времени. Руководство журналом я поручил отцу Петькиному, который увидел у меня макет и проникся, так сказать. Александр Румянцев, вот же седина в бороду, сумел сделать его еще более интересным и откровенным. Я-то осторожничал, потому что не знал, где нужно будет остановиться, чтобы воспитание и мораль не вошли в конфликт с пикантностью и любовью к клубничке. А вот Румянцев-старший в силу возраста эти границы знал и ни разу через них не переступил. Сейчас же в журнале между статей «Как ухаживать за усами, чтобы пользоваться успехом у дам» начали появляться нужные нам статьи. Их было немного, они были ненавязчивы, но откладывались в головах, и настраивали мысли на нужный лад. Да и в добавок ко всему, это оказалось весьма выгодно.
Петьку же Румянцева я отправил в Мекленбург, налаживать дипломатические отношения. Он был со мной в Киле и успел изучить местных, чьи стремления и убеждения мало отличались от жителей Мекленбурга и их герцога.
Устроившись в живописной и достаточно большой беседке, способной вместить весь наш табор, я снова погрузился в письмо.
Так, надо бы премию Флемму выписать. Он каким-то образом умудрился уговорить дочерей императора Священной Римской империи привиться от оспы. Поговаривали, что с Терезой Бенедиктой Давид часто разговаривал об искусстве и даже позировал ей для картины. Картины я не видел, поэтому мог руководствоваться только слухами, и письмами Луизы, которая знала все и обо всех. Так вот, каким-то образом он умудрился уговорить девушек на прививку. Их отец, когда об этом узнал, сильно гневался, рассказали-то ему не вернувшиеся из загула девчонки, а доброхоты, которых везде хватало. Но, этой весной Тереза Бенедикта заболела. Что характерно — оспой. И тут бы с гарантией восемьдесят процентов девица откинула бы тапки, но нет, выкарабкалась и даже прелестная мордашка не была испорчена страшной болезнью.
Карл Альбрехт почесал тыкву, сложил два и два, получил, как ни странно, четыре и сделал неприличное предложение Елизавете о том, что страстно хочет припасть к ее мудрости, позволившей начать такое богоугодное дело. Елизавета не сплоховала, и одолжила ему одного из лекарей, занятых в вакцинации, которая медленно, но верно шла по России. Очень много статей уже было написано, очень много слухов распространено, но лучшей рекламой оставалась та злосчастная тюрьма, в которой Флемм ставил свои эксперименты.
Зато сейчас, спасение любимой дочурке, и, значит, возможность ее использовать на брачном рынке, обеспечила нам лояльность Священной Римской империи. Карл не придет, и все такое. Нет, откровенно он Фридриха не пошлет, но можно ведь так затянуть процесс, что уже страны не будет, когда какие-то решения на свет народятся. Это была хорошая новость для меня и не очень для Фридриха. А у Луизы точно зуб на брата, наверное, все-таки поругались насмерть. Так ругаться, чтобы вообще в клочья могут лишь близкие родственники. Может быть, он хотел заставить ее оставить Данию в покое, я не знаю, она мне в этом никогда не признается.
Также весьма интересной для меня новостью стало известие о том, что София Фредерика родила от Понятовского мальчика. Родила она его на полгода раньше, чем родился Пашка. Новость безусловно интересная, но не совсем понятно, почему она заинтересовала Луизу, которая и Софию, и ее мать на дух не переносила.
Когда я закончил чтение, раздался топот копыт и невдалеке от беседки спешился офицер в форме польского кавалериста. Он подбежал к стоящему у входных дверей гвардейцу и что-то быстро заговорил. Машка напряженно смотрела на него, да и я почувствовал какое-то беспокойство. Что-то определенно случилось,
Гвардеец взмахом руки подозвал к себе гуляющего неподалеку Федотова. Он вполне мог себе это позволить, чтобы не покидать пост, и это было оговорено со стоящими в карауле отдельно. Федотов подошел к уже порядком раздраженному поляку. Ничего, потерпит. А-то привык, похоже, что все по его первому требованию выполняется. Он начал что-то доказывать Федотову, размахивая при этом письмом. Мой адъютант требовательно протянул руку и, похоже, велел заткнуться. Вскрыв письмо, он осмотрел его на предмет посторонних предметов, понюхал, потер в пальцах бумагу, чуть ли не лизнул, и только после этого кивнул поляку, чтобы тот следовал за ним.
Удивлению посланника не было предела, когда, вместо того, чтобы провести его во дворец, Федотов направился в сторону нашей беседки. Я встал, и словно ненароком заслонил собой и Машку, и держащую в это время заворочавшегося Павла няньку.
— Станислав Сикорский, ваше высочество, — он неплохо говорил по-русски, и поклон его был выше всяких похвал. У меня срочные новости из Варшавы для ее высочества.
— Говорите, пан Сикорский, — я тем временем протянул руку, куда Федотов тут же вложил письмо.
— Ваше высочество, я со скорбью вынужден вам сообщить о гибели вашего отца, его величества короля Августа.
— Что? — Машка побледнела. Не то, чтобы с отцом у нее были слишком теплые отношения, но такая новость кого угодно выбьет из колеи. — Как это произошло? Когда?