Как известно, в сталинском полку воевал знаменитый летчик Алексей Маресьев. Раньше вряд ли стоило бы рассказывать трогательную историю о подвиге этого человека, но сейчас, к сожалению, другие времена. Поэтому, для тех, кто не читал «Повесть о настоящем человеке» Б.Полевого, вкратце поведаю: раньше всему миру был известен советский летчик—истребитель, Герой Советского Союза Алексей Петрович Маресьев. В марте 1942 года помощник командира и штурман истребительного авиаполка, сбивший ранее 4 самолета противника, в воздушном бою в районе Демьянского плацдарма был подбит. С тяжелым ранением в обе ноги летчик сумел посадить поврежденную машину в тылу врага. 18 суток добирался он, тяжелораненый, через линию фронта к своим. После ампутации обеих голеней рвущийся в небо пилот не менее тяжким трудом освоил протезы, получив право от всех медицинских инстанций вновь стать воздушным бойцом. С июня 1943 года в составе 63–го гвардейского истребительного авиаполка Маресьев участвовал в боях на Курской дуге и в Прибалтике, сбил еще 7 самолетов противника. За боевые заслуги, отвагу и мужество, проявленные пилотом при возвращении в строй, Алексей Петрович Маресьев в 1943 году был удостоен звания Героя Советского Союза. Командиром дивизии, в которой летал Маресьев, был Василий Сталин.
И вот как вспоминает свой последний, уже послевоенный полет Алексей Маресьев: «В последний раз я садился за штурвал самолета, если не ошибаюсь, в начале пятидесятых, еще при Сталине, точнее, когда авиацией в Московском военном округе заправлял Василий Сталин. Обратился к нему с просьбой (мы были на „ты“) разрешить мне полетать на реактивных самолетах. Он зачертыхался: зачем, мол, тебе реактивные самолеты, но, в конце концов, согласился помочь. Из затеи, правда, ничего не вышло. И все же с его помощью мне удалось полетать на поршневых самолетах. В Москве была спецшкола ВВС, а вот самолетов не хватало. С помощью Василия Сталина я выбил для нее По–2 и совершил в школе несколько полетов как летчик—инструктор. На этом моя небесная эпопея завершилась» (Докучаев А. Алексей Маресьев: «Я не из легенды…» // Братишка, октябрь 2003 г.).
В своем последнем интервью Алексей Петрович Маресьев припомнил детали этого полета: «В последний раз я садился за штурвал самолета в 1953–м. Я тогда работал в спецшколе ВВС. Согласно программе учащиеся последних классов должны были налетать 200 часов на всех. Но летать не давали. И я позвонил тогдашнему командующему Московским военным округом ВВС Василию Иосифовичу Сталину. Мы с ним в свое время встречались на фронте. Он меня спрашивает: „Что тебе надо?“ (Вообще—то Василий Иосифович был человек неплохой, но резковатый.) Я отвечаю: „Мне нужен самолет, механик, горюче—смазочные материалы и аэродром“. В итоге нам выделили площадку возле Чехова, где я и летал в последний раз» (Гусев Д. Настоящий человек. // Советская Белоруссия, № 135 (21132), 19 мая 2001 г.).
И, как это зачастую бывает, командир поучаствовал и в налаживании личных отношений в семействе Маресьевых. По словам сына прославленного летчика, Алексей Петрович познакомился с будущей женой в штабе Московского округа ВВС, которым командовал Василий Сталин. Также памятуя о военных заслугах своего сослуживца, Василий разрешил Алексею полетать на «Кобре» после воздушного парада: «Отец (это было уже после войны) служил инструктором штаба ВВС Московского военного округа ПВО. Кстати, под началом Василия Сталина. Нормальный, рассказывал, мужик был. Как все мы, не без греха. Человек широкой натуры. А батя однажды, еще на фронте, как увидел „Аэрокобру“, так и влюбился в нее безоглядно. Но управление „Коброй“ требовало частых мягких движений ступнями. Мне кажется, что при своем упорстве отец освоил бы и этот сложный для него элемент управления. Иначе вряд ли он добивался бы разрешения полетать на этой машине у самого генерала Сталина. Василий Иосифович разрешил. Но попросил подождать, когда закончится суета с подготовкой к воздушному параду. А когда парад закончился, отец уволился из армии, подоспели документы. Потом часто с сожалением вспоминал, что так и не полетал. Поэтому на торжественный вечер в театр решили привезти настоящую „Кобру“ из Кубинки. Замысел режиссера был таков: отцу в его возрасте было тяжело вставать после каждого приветствия, поэтому те, кто желал вручить ему цветы, должны были просто класть букеты на плоскости. Представляете, к концу вечера весь боевой самолет — в цветах, эдакий символ победы мира над войной!» (Шуневич В. «Прежде чем познакомиться с будущей женой, Алексей Маресьев попросил приятеля — начальника отдела кадров — вызвать девушку к себе на беседу». // Факты, 17 мая 2002 г.).
Анатолий Гаврилович Николаев — летчик—фронтовик также вспоминает сына Верховного Главнокомандующего как вполне нормального молодого офицера, ничем особым не отличавшимся от остальных: «Много было памятного за четыре года войны. Ведь это не только бои с фашистами. Сколько ярких встреч было с дамочками разных категорий, сколько нами, летунами, спирту было выпито… Или вот про то, как я служил с Васькой Сталиным. Я „старлеем“ тогда был, а он в майорах ходил. На Северо—Западном фронте дело было. Веселый Васька был человек, приключения его сами находили. Не раз мы с ним хаживали, как теперь говорят, „по бабам“… А спирт в авиации было не принято разбавлять» (Тяглов В. Последний из «могикан». // Моя информационная газета, 8 мая 2002 г.).
Единственный, кого за всю свою военную биографию Василий «напугал» и то ненадолго, был механик его самолета Николай Михайлович Ефимов: «Ярко—рыжий Василий произвел вполне благоприятное впечатление, если не считать суеверного ужаса, которым сопровождалось его появление среди офицеров — времена были соответствующие. Потом пообвыклись, но обсуждать нового пилота даже в кругу друзей на всякий случай воздерживались. Человеком он оказался компанейским, нередко выступал инициатором весьма бурных вечеринок, ухлестывал за дамами, не смущаясь их отношений с другими офицерами.
К технику Сталин отнесся благосклонно, звал его не по фамилии, а Колей. Со временем отношения стали вполне доверительными — даже пригласил два раза в гости. В то же время самый высокопоставленный младший летчик страны не давал забыть, кто есть кто. Николай Михайлович вспоминает, что больше всего боялся за самолет. Малейшая неисправность могла привести к вспышке гнева. А со сталинской манерой выражать недовольство полк познакомился быстро. В лучшем случае дело ограничивалось руганью, в худшем — доходило до хватания за пистолет. Прерывать такие истерики в полку никто не брался, возражать сыну вождя было не принято. Сегодня имеется немало свидетельств о случаях рукоприкладства с его стороны. Ефимов, правда, утверждает, что ничего такого за 8 лет совместной службы не наблюдал. А вот пил Василий Сталин, по словам Николая Михайловича, действительно много, и при этом почти не пьянел. Предлагал выпить и механику, однако не настаивал, если слышал отказ.
В какой—то момент Николай Ефимов не выдержал такого напряжения, начали сдавать нервы. Когда пришел докладывать о пошатнувшемся здоровье, Сталин сидел за столом, демонстративно положив под руку ТТ. Техника он тут же обвинил в симуляции, однако этим тогда и ограничился…
Оценивать летное мастерство подопечного — не дело механика. Сталин летал нечасто — положение не позволяло. В чем—чем, а в трусости его обвинить было сложно. Он рвался в бой, злился, скандалил, но поделать ничего не мог — командование корпуса, с подачи Верховного Главнокомандующего, как могло, ограничивало пыл молодого генерала.
Несколько раз истребитель Василия получал пробоины. «Вели бой», — исчерпывающе объяснял механику он происхождение повреждений. Свои истребители Василий Сталин не доверял никому, кроме Ефимова. Однажды механик попал—таки по причине нервного истощения в офицерский санаторий. Командир выдержал ровно 10 дней разлуки, после чего стал названивать подчиненному: «Срочно возвращайся»«(Новиков А. Механик Сталина. // Советская Белоруссия, № 85 (21995), 11 мая 2004 г. — http://www.sb.by/article.php?articleID=36236).