Минуло три дня после того, как я отоспался, отошел от мыслей о своей неприличной деятельности на родине и впервые позволил себе утром не пользоваться услугами room service[1]. Я, наконец, добрался до океана, изумился пустому пляжу, искупался, высох, и решил пройтись по отелю. Первой мне попалась обычная для классных отелей галерея магазинов со всякой пляжной мелочевкой. Туда я и нырнул, решив накупить всякого барахла жене, скорее по обязанности что-то привезти, ибо знал, что ничего из привезенной колониальной дешевки она не наденет. И в первом же магазине я увидел Патрицию. Она смотрела на себя в зеркало, примеряя прямо на купальник то ли парео, то ли пончо: я не разбираюсь в таких тонкостях. Женщина повернулась ко мне и, приняв меня за европейца, спросила по-английски:
— Как вы думаете, сэр, это не слишком вызывающе?
Я не могу теперь сказать, что произошло со мной в тот момент, на меня напал столбняк, ступор, или даже случилась кома. Я молчал, я не находил слов. Передо мной была вроде как и обычная женщина, не слишком красивая, но я замер в изумлении. Мое молчание становилось неприличным, и я прошептал по-английски невесть откуда выпрыгнувшие стихи:
Она застыла, ее руки опустились, и ярко-оранжевое парео медленно сползло с ее тонкого тела, ложась кольцом вокруг ног.
— Вы читаете наизусть Йейтса… — так же шепотом произнесла она. — Почему вы так бледны?
— Я не знаю…
— Пойдемте, — она посмотрела на меня снизу вверх. — Пойдемте. Цвет у парео отвратительный, я не люблю ядовитые цвета, сама не знаю, что на меня нашло.
Мы вышли из неживой прохлады магазина, окунувшись в жару и влагу пахнущего цветами воздуха.
— Меня зовут Патриция, — она протянула мне маленькую ладошку. — Я сразу поняла по вашим глазам, что выгляжу ужасно в этом балахоне. А как зовут вас, незнакомец, читающий наизусть Йейтса? Вы англичанин? Не могу определить акцент.
Я немного пришел в себя, пытаясь понять, что это было, почему меня будто стукнуло по затылку, почему Йейтс, почему мне хочется смотреть и смотреть на эту совсем неяркую женщину, которая вовсе не в моем вкусе.
— Меня зовут Влад, я из России, — мой ответ получился смущенным, неловким.
— Лэд…, — она не смогла правильно выговорить мое имя. — Лэд… Ну что же, рада знакомству. У меня никогда не было друзей из вашей страны. Говорят, там всегда плохая погода…. Впрочем, не хуже, чем в Лондоне. Я голодна, может быть, перекусим?
Так мы познакомились.
Нет, не зря говорят, что в сорок лет с мужчиной происходят странные вещи. Когда все течет ровно, строго в своем русле, не выходя из берегов, в тебя вселяется сильное, но очень обманчивое ощущение, что ничего не может измениться. Жена становится привычной мебелью, этаким шкафом, куда складываешь куски своей повседневности на длительное хранение. Работа, пусть и приносящая немалые деньги, — идиотской и никому не нужной. Друзья — говорящими правду кому угодно, только не тебе. Любовницы — быстро надоедающими, потому что всегда чего-то хотят, взаимности чувств уж непременно. Далее — по всем пунктам. Ну, а когда возникает стресс — любой, со знаком плюс или минус, реальный или придуманный, в сорок лет, именно в этом нежном возрасте вдруг подхватывает неизвестно откуда взявшийся ветер и несет, несет…. Иногда уносит черт знает куда, а иногда бросает. Если бросает, то имеются только два варианта. Или ползешь, уже самостоятельно, в развалины прошлого. А там — в прошлом, только развалины и есть, ведь ты долго отсутствовал, а значит, некому было приглядеть за порядком. Или поднимаешься, стиснув зубы, и с криком: «А, пропади все пропадом!», ищешь пропавший воздушный поток. Если находишь, снова ныряешь в него, и тебя снова несет в неизвестность, которая лучше развалин, пусть и уютных, домашних. Лучше хотя бы потому, что — неизвестность. Потоки, правда, капризны, они редко принимают обратно когда-то выброшенного…
2