Действие этих известий на мою сестру было поразительным. Она ни на минуту не поверила, что Раймонд мертв, и решила немедленно ехать в Грецию. Тщетны были все убеждения и уговоры; Пердита не терпела ни возражений, ни промедления. Можно считать доказанным, что если уговоры и доводы способны отвратить человека от отчаянного намерения, успех которого зависит лишь от силы его любви, то следует это сделать, ибо податливость уговариваемого показывает, что побуждений его недостаточно для того, чтобы одолеть все препятствия. Если, напротив, человек не поддается уговорам, то сама эта стойкость сулит успех; в таком случае долгом тех, кому он дорог, становится устранение помех на его пути. Именно этими чувствами руководствовались мы в нашем семейном кругу. Убедившись, что Пердита непреклонна, мы принялись обсуждать, какими способами помочь ей. В страну, где у нее не было друзей, где она могла сразу же услышать страшную весть и не выдержать горя и раскаяния, ей нельзя было ехать одной. Адриан, всегда слабый здоровьем, теперь к тому же страдал от последствий своего ранения. Айдрис боялась оставить его в таком состоянии; не следовало оставлять и детей, как, впрочем, и брать их в подобное путешествие. Сопровождать Пердиту решил я. Мне было больно расставаться с моей Айдрис; но с этим нас отчасти примиряла необходимость, а также надежда спасти Раймонда и вернуть его счастью и Пердите. Мы не стали медлить. Через два дня после того, как было принято наше решение, мы отправились в Портсмут и взошли на корабль. Это было в мае; погода стояла тихая, и все обещало благополучное плавание. С пылкими надеждами в сердце пустились мы в океан, любуясь уходившими вдаль берегами Англии. Нетерпение, обгоняя корабль под туго надутыми парусами, несло нас к югу. Легкие волны стремились вперед; старик океан улыбался врученному ему грузу любви и надежд и разглаживал свои бурные воды, облегчая наш путь. Днем и ночью ветер дул в корму, увеличивая скорость судна. Ни штормы, ни коварные пески, ни грозные утесы не вставали между моей сестрою и страной, которая должна была вернуть Пердиту первому ее избраннику. «Исповеднику ее сердца — сердце сердец»126.
ТОМ II
Глава первая
Во время плавания, когда тихими вечерами мы беседовали на палубе, любуясь блеском волн и сменявшимися красками неба, я понял, какую перемену произвели бедствия Раймонда в душе моей сестры. Неужели те самые источники любви, недавно плененные неумолимым льдом, а теперь освободившиеся от оков, струились из ее сердца в таком изобилии? Она не верила, что Раймонд мертв, но знала, что он в опасности; надежда помочь его освобождению и своей нежностью смягчить перенесенные им страдания вносили гармонию в разлад, царивший недавно в ее душе. Я не был столь уверен в успехе нашего путешествия, но она в него верила. Ожидание встречи с возлюбленным, которого она удалила от себя, с мужем и другом, с которым надолго разлучилась, наполняли все существо ее блаженством, душу — тихой радостью. То было началом новой жизни, уходом из бесплодных песков в прекрасный и плодородный край; то было возвращением в гавань после бури, сладким сном после бессонных ночей, радостным пробуждением от страшного сна.
С нами была и маленькая Клара; бедное дитя не вполне понимало происходящее. Она слышала, что мы держим путь в Грецию, что она увидит отца, и впервые без боязни щебетала о нем своей матери.
Причалив в Афинах, мы сразу встретили множество трудностей. Ни сказочный край, ни его ароматный воздух не могли радовать нас, пока жизнь Раймонда была в опасности. Никто и никогда не вызывал в обществе столь живого интереса. Так было даже у флегматичных англичан, где Раймонд к тому же долго отсутствовал. Афиняне ждали триумфального возвращения своего героя; матери учили детей лепетать его имя, читая благодарственную молитву; мужественная красота Раймонда, его смелость, его преданность народному делу превращали нашего друга в их глазах в одного из древних богов, сошедших с Олимпа, чтобы защитить страну. Когда они говорили, что он, быть может, мертв и уж наверняка в плену, из глаз их лились слезы. Как некогда женщины Сирии оплакивали Адониса127, так жены и матери Греции плакали о нашем английском Раймонде. Афины были погружены в траур.
Все эта выражения горя наполнили Пердиту ужасом. Вдали от места действия ее смутные, но радостные надежды, рожденные желанием, иначе рисовали ей прибытие на греческую землю. Она думала, что Раймонд уже будет свободен и ее нежные заботы совершенно изгладят самую память о неудаче. Но судьба его все еще была неизвестна. Она стала бояться самого худшего и почувствовала, как хрупки ее надежды. В Афинах супруга лорда Раймонда и его прелестное дитя сделались предметами живейшего интереса. У дверей ее дома собирались толпы; за спасение Раймонда возносились громкие молитвы; все это усиливало растерянность и страх Пердиты.
Я не уставал в своих хлопотах; скоро я покинул Афины и присоединился к армии, находившейся во Фракии, в городе Кишан128. Подкупом, угрозами и хитростями мы выведали, что Раймонд жив, что он в плену, содержится в самых суровых условиях и подвергается пыткам. Чтобы освободить его, мы пустили в ход все средства, всё, что могли сделать деньги и дипломатия.
Прирожденная нетерпеливость моей сестры усиливалась ее раскаянием и угрызениями совести. Сама красота Греции в весеннюю пору лишь умножала терзания Пердиты. Несказанная красота земли в одеянии из цветов, ласковое солнце и прохладная тень, мелодическое пение птиц, величавые леса, великолепные мраморные руины, сияние звезд в ночном небе — сочетание всего, что есть прекрасного и сладостного для чувств в этой несравненной стране, обостряя чувствительность всего существа моей сестры, лишь увеличивало ее страдания. Она считала каждый долгий час; каждая ее мысль вела к двум словам: «Он страдает». Она отказывалась от пищи; лежала на голой земле; воспроизводя на себе его муки, она пыталась разделять их. Я вспомнил, как однажды, в минуты ее особого озлобления, сказал ей: «Пердига, когда-нибудь ты поймешь, как плохо ты поступила, отпустив от себя Раймонда. Когда горечь обманутых надежд сгубит его красоту, когда тяготы солдатской жизни согнут его мужественную фигуру, а одиночество отравит ему даже славу, вот тогда ты раскаешься. Печаль о невозвратимом
Сейчас запоздалые сожаления терзали ее сердце. Она винила себя за отъезд Раймонда в Грецию, за опасности, которым он подвергался, за его пленение. Она представляла себе его томительное одиночество; вспоминала, с какой радостью он в былые дни делился с ней своими надеждами, как бывал благодарен за ее участие в его трудах и заботах. Она вспоминала, как часто он говорил, что одиночество кажется ему наихудшим из всех зол, а смерть более всего пугает одиночеством в могиле.
«Моя любимая, — говорил он тогда, — спасает меня от этих страхов. Неразлучный с нею, любимый ею, я никогда больше не окажусь одиноким. Даже если я умру прежде тебя, моя Пердита, прошу тебя сохранять мой прах, пока с ним не смешается твой. Для того, кто не является материалистом, это глупая причуда; и все же мне кажется, что и во тьме могилы я почувствую, как мой прах смешается с твоим и не будет одинок».
Когда она питала к нему злобу, эти его слова вспоминались ей с горечью и презрением; когда смягчилась, они лишили ее сна и не давали покоя.
Так прошло два месяца, и мы наконец добились обещания, что Раймонд будет освобожден. Пребывание в тюрьме подточило его здоровье; турки боялись, что, если он умрет у них в плену, английское правительство осуществит свои угрозы; выздоровление Раймонда казалось им невозможным, и они спешили выдать умирающего, охотно предоставляя нам совершение погребального обряда.