Это показалось мне едва ли удачным решением, однако я заверил Раймонда в своем повиновении и усердии. Я ушел, чтобы несколько часов отдохнуть. С рассветом я был готов и снаряжен для поездки, но медлил, желая попрощаться с Пердитой, и любовался из своего окна утренней зарей. Небо золотилось; усталая природа пробуждалась, чтобы еще один день страдать от зноя и жажды. Не было цветов, которые поднимали бы навстречу заре свои чашечки, полные росою; трава высохла; в горячем воздухе не порхали птицы; одни лишь цикады, дета солнца, начали под кипарисами и оливами свою пронзительную песню. Я видел, как подвели к воротам вороного боевого коня Раймонда; скоро туда подошли несколько офицеров; озабоченность и страх читались во всех глазах и на каждом лице, которых и сон не мог освежить. Пердиту и Раймонда я застал вместе. Он смотрел на восход солнца, одной рукою обнимая любимую за талию; она смотрела лишь на него, на солнце ее жизни, и взгляд ее был полон нежности и тревоги. Увидя меня, Раймонд рассердился.
,. — Ты еще здесь? — крикнул он. — Вот каково твое обещанное усердие!
— Прости, — сказал я, — но я уже отправляюсь.
— Нет, это ты меня прости, — ответил он. — Приказывать тебе я не вправе, но от твоей поездки и скорого возвращения зависит моя жизнь. Поспеши!
Он снова говорил спокойно, но лицо его было мрачным. Я хотел помедлить еще, чтобы посоветовать Пердите не спускать с него глаз, но не мог этого сделать в его присутствии. Предлогов для промедления у меня не было. Когда Раймонд повторил слова прощания, я пожал протянутую им руку — она была холодной и влажной.
— Берегите себя, милорд, — сказал я.
— Нет, — отозвалась Пердита, — это буду делать я. Возвращайся же поскорее, Лайонел.
Она прижалась к нему, а он рассеянно играл ее каштановыми локонами. Уходя, я дважды оборачивался — лишь затем, чтобы еще раз взглянуть на эту несравненную чету. Наконец тяжелым и медленным шагом я вышел из зала и сел на коня. Тут ко мне бросилась Клара и, обнимая мои колени, крикнула:
— Возвращайся скорее, милый дядюшка! Мне снятся такие страшные сны, а маме я боюсь их рассказывать. Не уезжай надолго!
Я уверил ее, что скоро вернусь, и с небольшим сопровождением поехал по равнине в сторону Мраморной башни.
Поручение я выполнил. Я явился к Карацце. Он был несколько удивлен, но сказал, что займется этим, однако потребуется время, а Раймонд велел мне вернуться к полудню. За столь короткое время сделать что-либо было невозможно. Нужно было либо оставаться до следующего дня, либо возвращаться и доложить генералу, как обстоит дело. Свой выбор я сделал быстро. Тревога и страх перед тем, что может случиться, сомнения относительно замыслов Раймонда побуждали меня вернуться немедля. Покинув Семь Башен154, я поехал в направлении Сладких Вод, но кружным путем, чтобы подняться на уже упомянутый холм, с которого виден город. Со мною была подзорная труба. Живописно окруженный вековыми стенами, Константинополь купался в лучах полуденного солнца. Сразу передо мной были Топ Капу, ворота, близ коих Мехмед пробил брешь в стене, через которую ворвался в город. Вокруг росли гигантские старые деревья. Возле ворот я различил движущуюся толпу и, горя любопытством, поднес к глазам подзорную трубу. Там был лорд Раймонд на коне в окружении нескольких офицеров; позади беспорядочно толпились солдаты и младшие офицеры, забывшие о дисциплине и бросившие оружие; не звучала музыка, не видно было знамен, кроме одного, которое держал сам Раймонд, указывавший им на городские ворота. Все окружавшие его отступили. Сделав гневный жест, он спрыгнул с коня, взял топорик, висевший на луке его седла, и подошел к воротам, явно намереваясь проломить их. Несколько человек поспешили к нему на помощь; их становилось все больше, и под их ударами препятствие было устранено, ворота и опускная решетка сломаны. Перед ними лежала широкая, залитая солнцем дорога, ведущая к самому сердцу города.
Люди попятились назад, словно испугавшись того, что сделали, и ожидая, что оттуда выйдет к нам некий Могущественный Призрак, оскорбленный и разгневанный155. Раймонд вскочил на коня, взял знамя и стал что-то говорить.
Слов я слышать не мог, однако по жестам его понял, что он страстно убеждал толпу следовать за ним и помогать ему, но, слушая его, она отступала назад. Теперь, как я угадывал, слова его наполнились негодованием и презрением; отвернувшись от своей трусливой свиты, он поехал к воротам один. Даже конь Раймонда попятился от рокового входа, а его верный пес, казалось, умоляя, лег у хозяина на дороге, но тот всадил шпоры в бока коня и, миновав ворота, поскакал по широкой и пустынной дороге.
До этого мгновения я смотрел на него со смесью ужаса и восхищения; сейчас последнее победило, и я забыл о дистанции, которая существовала между нами.
— И я с тобою, Раймонд! — крикнул я, но, отняв от глаз подзорную трубу, едва смог различить толпу, окружавшую ворота почти в целой миле от меня; Раймонда уже не было видно.
Терзаясь нетерпением, я пришпорил коня и поскакал вниз с холма, чтобы, опережая опасность, быть рядом с моим благородным, божественным другом. Оказавшись внизу, я за деревьями и зданиями уже не видел города. Но тут раздался грохот, подобный грому, и небо потемнело. Над старыми стенами поднялось облако пыли. Впереди меня, едва видные в дыму, взлетели обломки зданий; откуда-то вырвалось пламя, и взрывы один за другим сотрясли воздух. Убегая от обломков, перелетавших над стенами и ударявших в увитые плющом башни, навстречу мне толпою мчались солдаты. Окруженный ими, я не мог продвигаться дальше. Вне себя, я простер к ним руки; я заклинал их повернуть назад и спасти своего генерала, покорителя Стамбула и освободителя Греции; горячие слезы лились из моих глаз, я не хотел верить в его гибель, но в летевших обломках мне чудились куски тела Раймонда. Страшные образы являлись перед моим мысленным взором в темной туче, клубившейся над городом; единственное, что облегчало мою муку, были усилия, какие требовались, чтобы пробиться сквозь толпу к воротам. Но все, что я увидел, добравшись до массивных стен, был объятый огнем город; дорога, по которой въехал туда Раймонд, оказалась окутанной пламенем и дымом. Взрывы вскоре прекратились, но пламя еще вспыхивало то здесь, то там; купол Святой Софии не был виден. быть может, вследствие сотрясений воздуха взрывами, разрушавшими город, с юга поползли и нависли над нами огромные грозовые тучи, первые, какие я увидел в пустынной синеве за несколько месяцев; среди смятения и отчаяния они радовали глаз. Небесный свод потемнел, из туч сверкнула молния, сразу вслед за ней раздался оглушительный гром, потом хлынул дождь. Под ним сникло пламя пожара и осела пыль, стоявшая над развалинами.
Едва я заметил, что пожар стихает, как, увлекаемый неудержимым порывом, кинулся в город. Это было возможно только пешком, ибо громоздившиеся повсюду обломки преграждали путь коню. Город был мне не знаком; я вступил в него впервые. Все улицы были полны дымившихся завалов; перебравшись через один из них, я сразу видел перед собой следующие; ничто не указывало мне, где мог находиться центр города и куда направился Раймонд. Дождь прекратился, тучи разошлись; был уже вечер, солнце клонилось к закату. Я пробирался дальше, пока не достиг улицы, где наполовину сгоревшие деревянные дома уже остыли под струями дождя и, по счастью, не были повреждены взрывами. Я пошел по этой улице, еще ни разу не встретив живой души. Среди исковерканных трупов я не видел никого похожего на Раймонда и отводил взгляд от ужасного зрелища. Я вышел на открытое место; гора обломков посреди его указывала, что здесь находилась большая мечеть; тут же были разбросаны опаленные и изорванные предметы роскоши — драгоценности, нити жемчуга, расшитые одежды, дорогие меха, златотканые завесы и различные восточные украшения. Очевидно, все это собрали, чтобы предать огню, но дождь не позволил завершить сожжение.
Несколько часов искал я Раймонда среди этого хаоса. Развалины преграждали мне путь; порой меня обжигали догоравшие обломки. Солнце зашло; становилось темнее, и вечерняя звезда уже не была на небе одинокой. Вспышки догоравшего пожара показывали, что разрушение города продолжается. В их неверном свете окружающие руины приобретали гигантские размеры и причудливые очертания. Поддаваясь созидающей силе воображения, я на мгновение бывал успокоен величественными химерами, которые мне рисовались. Биение собственного сердца возвращало меня к мрачной действительности. Где же ты в этой обители смерти, о Раймонд — краса Англии, освободитель Греции, «герой ненаписанных деяний»156? Где в горящем хаосе искать твои дорогие останки? Я громко звал его; во тьме ночи, над тлевшими развалинами покоренного Константинополя звучало его имя. Ответа не было — безмолвствовало даже эхо.