Я по натуре не был склонен искать утешения в подобных развлечениях — ни в театре, где шутовские выходки и грубый смех вызывали нездоровую веселость, а притворные слезы и вопли передразнивали подлинное горе, ни на многолюдных празднествах, где веселье имеет источником худшие чувства человека, а когда обращается к лучшим, то покрывает их фальшивым глянцем, ни на пирушках, которые на деле были поминками.
Впрочем, однажды я увидел в театре весьма интересную сцену, когда природа одержала верх над искусством; так мощный водопад сносит жалкие искусственные каскады, питавшиеся малой частью его вод.
Я приехал в Лондон, чтобы увидеться с Адрианом. Во дворце его не было; слуги не знали, где он, но не ждали его раньше ночи. Был только седьмой час погожего летнего вечера, и я провел эти свободные часы, прогуливаясь по безлюдным улицам Лондона; порой я сворачивал, пропуская похоронную процессию; порой из любопытства останавливался у того или иного места; это была печальная прогулка, ибо я всюду находил заброшенность, а немногие встречавшиеся мне прохожие были так бледны и унылы, так полны заботой и страхом, что, утомясь зрелищами безысходного горя, я повернул к дому.
Дойдя до Холборна229, я оказался возле трактира, где песни и выкрики буйной компании наводили еще большую грусть, чем молчаливые и бледные люди, шедшие за гробом. Подобное мертвенно-бледное создание было и здесь и бродило возле дома. Убогая одежда указывала на крайнюю бедность; подходя то к окну, то к двери трактира, женщина, как видно, хотела туда войти, но не решалась. Внезапно вырвавшийся оттуда шум пьяного веселья, казалось, поразил ее в самое сердце. «Как он может?!» — пробормотала она и, собравшись с духом, вошла. Хозяйка встретила ее тут же за порогом, и бедная женщина спросила:
— Ведь мой муж здесь, не правда ли? Могу я видеть Джорджа?
— Видеть? — вскричала хозяйка. — Что ж, ступай к нему. Его еще вчера схватила чума, и мы отправили его в больницу.
Несчастная, задававшая вопрос, прислонилась к стене и слабо вскрикнула.
— О, неужели вы так безжалостны, что отправили его туда?
Хозяйке было недосуг, и она быстро отошла, но одна из трактирных служанок, более отзывчивая, подробно рассказала, что муж женщины после ночного кутежа заболел и собутыльники поспешно доставили его в госпиталь Св. Варфоломея230.
Я наблюдал всю эту сцену. В бедной женщине была кротость, вызвавшая мое сочувствие. Она, шатаясь, вышла и направилась к Холборн-Хилл, но силы оставили ее, она прислонилась к стене, голова ее поникла, а лицо побледнело еще более. Я приблизился и предложил свою помощь. Она едва взглянула на меня.
— Помочь мне вы не можете, — ответила она. — Но я должна добраться до больницы, если не умру по дороге.
На улицах, более по привычке, чем потому что в них была надобность, еще стояли кое-где наемные экипажи. Я посадил ее в один из таких экипажей и поехал с нею сам, чтобы помочь ей пройти в больницу. Путь туда был недолог, и она говорила мало. Это были бессвязные упреки в адрес мужа, покинувшего ее, и его бессердечных товарищей. И все же она надеялась застать его живым. Ее простота и скромность возбудили во мне участие, особенно когда она заверила меня, что муж ее очень хороший человек, то есть был таким, пока, лишившись работы из-за тяжелых времен, не попал в дурную компанию.
— Он боялся приходить домой, — сказала она, — и видеть, как умирают наши детишки. У мужчины гораздо меньше терпения, чем у матери его детей.
Нас подвезли к госпиталю Св. Варфоломея, и мы вошли в печальный дом человеческих страданий. Бедная женщина жалась ко мне, видя, с какой жестокой поспешностью умерших выносили из палат в комнату, где через полуотворенную дверь можно было видеть гору трупов, представлявшую для непривычного человека поистине ужасное зрелище. Нас направили в палату, куда поместили ее мужа и где он, как сказала сиделка, должен был находиться, если оставался в живых. Моя спутница оглядывала одну койку за другой, пока в конце палаты не увидела на жалком ложе изможденное существо, метавшееся под пыткой болезни. Она кинулась к нему и обняла, благословляя Бога, сохранившего ему жизнь.
Охваченная радостью, она не замечала окружавших ее ужасов; но мне они были невыносимы. Палату наполняли зловонные испарения, от которых мне становилось дурно. Мертвых выносили, а больных вносили с одинаковым равнодушием; кто-то страшно кричал от боли, кто-то еще страшнее смеялся в бреду; одних окружали плачущие родные, другие обращали душераздирающие укоры покинувшим их близким; сиделки переходили от койки к койке как воплощение отчаяния, запустения и смерти. Я дал моей несчастной спутнице золотых монет, поручил ее заботам сиделок и поспешил прочь, а беспощадное воображение рисовало мне моих любимых на таких же койках. В деревне подобной массы ужасов не было; одинокие люди умирали там в поле; в одном из опустевших селений я застал последнего оставшегося в живых, терпевшего и болезнь и голод. Однако подлинное торжество чумы и банкетные залы смерти были только в Лондоне.
Я пошел дальше, печальный и подавленный, и оказался у входа в театр Друри-Лейн231. Там шел «Макбет». Лучший актер нашего времени должен был своим искусством заставить зрителей забыть обо всем. Я также жаждал забвения и вошел в театр. Он был почти полон. Шекспир, чья слава пережила уже четыре столетия, не утратил ее даже в это страшное время и все еще был «Ut magus»**- волшебником, правившим нашими сердцами и нашим воображением. Я пришел во время антракта между третьим и четвертым действиями. Я оглядел зрительный зал; зрительницы принадлежали почти все к низшему сословию, но мужчины были тут самые разные; все они пришли, чтобы забыть на время зрелища страдания, ожидавшие их дома. Занавес поднялся; сцена представляла пещеру ведьм233. Причудливое и сверхъестественное содержание «Макбета» обещало, что там едва ли будет что-то, намекающее на нашу нынешнюю жизнь. Декоратор приложил много стараний, чтобы придать несуществующему подобие реальности. Тьма, царившая на сцене, освещенной только огнем ко-сгра, и дымка, плывшая вокруг него, делали облик ведьм призрачным и неясным. Вместо трех дряхлых старух, которые, сгорбясь над котлом, бросают туда мерзкие снадобья, нужные им для колдовства, виднелись пугающие призраки. Появление Гекаты и сопровождавшая его причудливая музыка перенесли нас в иной мир. Пещера, в которую превратилась сцена, нависшие вокруг нее скалы, огонь, какие-то тени, временами проносившиеся по сцене, — все это давало простор воображению, не стесняя его доводами ума или сердца. Появление Макбета не разрушило иллюзию, ибо он был движим теми же чувствами, что и мы; и, пока ему колдовали, мы разделяли его изумление, сочувствовали его смелости и всецело отдавались во власть театрального волшебства. Я ощущал его благотворное действие, предаваясь приятному полету фантазии, которого уже давно не испытывал. Сцена заклинания сообщила часть своей силы тому, что последовало далее. Мы забыли, что Малкольм234 и Макдуф — обыкновенные люди, испытывающие те же простые чувства, что жили и в наших сердцах. Но постепенно мы стали осознавать подлинное значение этой сцены. Содрогание, подобное удару электрического тока, пробежало по залу, когда Росс235, в ответ на слова «В Шотландии без перемен?»236, воскликнул: