Увы! Перечисляя созданные человечеством сокровища, мы видим, сколько мы потеряли и как велик был человек. Все это миновало. Он одинок; подобно нашим прародителям, изгнанным из Рая, он оглядывается на всё, что покинул271. На всё, от чего отделяют его высокие стены могилы и пылающий меч чумы. Как и перед нашими прародителями, перед ним лежит вся земля, обширная и пустынная272. Слабый и беспомощный, пусть скитается он в полях, где несжатый колос созрел в ненужном обилии; в рощах, посаженных предками; в городах, построенных для него. Потомков у него не будет. Слава, честолюбие, любовь сделались пустыми словами, лишенными смысла. Осиротевший человек! Подобно скоту, пасущемуся в поле, ты ложишься вечером, не помня прошлого, не заботясь о будущем, ибо только в этом неведении можешь ты найти покой.
Радость окрашивает в свои цвета всякое деяние и всякую мысль. Счастливые не страдают от бедности, ибо радость — это наряд из златотканой парчи, венец из бесценных алмазов. Радость как искусный повар приправляет их скудную пищу и подливает хмелю в их простое питье. Радость сыплет розы на их жесткое ложе и делает легким их труд.
Для согнутой горем спины всякое бремя тяжело вдвойне. Горе вонзает тернии в подушку, примешивает к питью желчь, а к хлебу — избыток соли; оно одевает людей в рубища и посыпает пеплом их обнаженные головы. Наше неисцелимое горе отягчало нам и каждое мелкое неудобство. Мы напрягали силы, чтобы выносить атлантову тяжесть, которая на нас легла, но сгибались, если к ней добавлялось хотя бы еще перышко; «тяжел становится и кузнечик»273. Многие из уцелевших росли в роскоши, но теперь у них не было слуг, им некому было приказывать. От лишений страдали и бедняки. И всех нас пугала мысль о еще одной зиме, подобной прошедшей. Неужели мало того, что мы должны умереть, и надо перед тем еще тяжко трудиться? Неужели мы должны в поте лица готовить собственные поминки, тяжким трудом добывать дрова для своих опустевших очагов и смиренно ткать полотно себе на саваны?
Так нет же! Нам скоро умирать, давайте вполне насладимся оставшимися днями. Прочь, низменные заботы! Долой черную работу! Неудобства, сами по себе мелкие, но непосильные для истощенных тел, не будут омрачать наше мотыльковое существование. В начале времен, когда, как и сейчас, люди жили семьями, а не племенами или народами, они обитали в теплых краях, где земля, даже невспаханная, кормила их, а благоуханный воздух окутывал во сне теплом лучше всякой пуховой постели. Колыбель человеческого рода находилась на юге, в краю плодов более сладостных, чем взращенные тяжким трудом злаки северных стран; в краю, где ветви деревьев сплетаются в кровли не хуже кровли дворцов; где ложе можно устлать розами, а жажду утолить виноградом. Там не будет нам страшен ни холод, ни голод.
А в Англии? Трава на лугах высока, но веет холодом и сыростью; на ней не заснешь. Туг не растет маис, а сырые овощи не способны напитать. За топливом приходится спускаться в недра земли, иначе ненастная погода наградит нас ревматизмом. Чтобы сделать наш неприветливый край удобным хотя бы для одного человека, необходим труд сотен тысяч людей. Так едем же на юг, к солнцу, где природа добра, где Зевс рассыпал все содержимое рога Амалтеи274 и земля стала цветущим садом.
Англия, еще недавно родина высокого мастерства и высокой мудрости, твои дети мертвы, твоя слава угасла! Ты была воплощенным торжеством человека. Создатель одарил тебя скупо, Северный Остров; но человек нанес на грубый холсг яркие краски. Теперь они потускнели и не засияют вновь. О чудо света! Мы вынуждены проститься с тобой, навсегда проститься и с облаками твоими, и с холодом, и со скудной почвой. Мужественные сердца твоих сынов упокоились в могиле, история твоего могущества и твоей свободы дописана до конца! Покинутый людьми, о малый наш остров, ты будешь одинок среди сердитых волн; ворон станет махать над тобою крылами; твоя почва будет рождать одни лишь плевелы, а небо — отражать пустоту. Не розами Персии был ты славен; не бананами Востока; не пряностями Индии; не сахарным тростником Америки; не винами, не двумя урожаями в году, не ясной весной, не летним солнцем. Только своими детьми был ты славен, их неустанным трудом и высокими помыслами. Их уж нет, а вслед за ними и ты идешь проторенным путем, ведущим к забвению.
Глава вторая
Осенью 2096 года276 немногие пережившие эпидемию и собравшиеся в Лондоне со всех концов Англии впервые подумали об эмиграции. Эго было еще только смутным желанием, промелькнувшей мыслью, но едва она стала известной Адриану, как он с жаром за нее ухватился и принялся строить планы ее воплощения в жизнь. Страх немедленной смерти отступил в сентябре, когда миновала теплая погода. Нас ожидала еще одна зима, и можно было подумать, как благополучно пережить ее. Рассуждая здраво, мы не могли бы придумать ничего лучше, чем эмиграция, которая уведет нас из мест, где пережито столько горя, позволит повидать живописные края и на время убаюкает наше отчаяние. Взявшись обсуждать эту мысль, все мы загорелись желанием ее осуществить.
Наша семья все еще жила в Виндзоре; новые надежды врачевали душевные муки, испытанные после недавних потерь. Смерть многих обитателей замка отучила нас от мысли, что он недоступен для чумы. Но мы вновь получали несколько месяцев отсрочки, и даже Айдрис подняла головку, словно лилия после бури, когда вновь выглянувшее солнце освещает ее серебряную чашечку. Тогда-то и приехал к нам Адриан; бодрый вид его показывал, что он полон каким-то новым замыслом. Адриан поспешно отвел меня в сторону и сообщил свой план эмиграции из Англии.
Покинуть Англию навсегда! Отвернуться от ее оскверненных полей и лесов, уплыть от нее за море, покинуть, как мореход покидает утес, где потерпел кораблекрушение, когда подходит корабль, на котором он спасется. Таков был его замысел.
Оставить страну наших предков и их священные могилы! Это было нечто иное, чем даже прежнее добровольное изгнание, когда человек покидал родину ради удовольствия или житейских выгод; отделенный от нее тысячами миль, он оставался ее частью, а она жила в нем. Он получал оттуда вести; он знал, что, если захочет вернуться и занять в обществе прежнее место, путь ему не закрыт, стоит ему пожелать, и он снова окажется в краю своего детства. Не то было с нами, последними жителями страны. Мы не оставляли никого, кто представлял бы нас и вновь заселил бы опустевший край. Само имя Англии исчезнет, когда мы покинем ее, «блуждая в тщетных поисках спасенья»277.
И все же надо ехать! Англия облачилась в саван; зачем же приковывать себя к трупу? Надо ехать — теперь нашей страной будет весь мир, и мы изберем для себя самый благодатный край. Неужели мы должны, закрыв глаза и сложив руки, сидеть в этих опустелых покоях, под этим хмурым небом и ждать смерти? Лучше смело выйти ей навстречу. А быть может… быть может, не вся планета, не весь этот драгоценный камень в диадеме небес поражен чумой и где-нибудь в укромном уголке, среди вечной весны, зеленой листвы и журчащих ручейков, мы сможем найти Жизнь? Мир велик, и Англия со всеми ее полями и лесами, которые кажутся необозримыми, составляет лишь малую его часть. В конце дневного перехода через высокие горы и заснеженные долины мы можем обрести здоровье, обеспечить им наших любимых, снова посадить вырванное с корнем древо людского рода и оставить потомству повесть о дочумной эпохе, о героях и мудрецах погибшего мира.