Глубокой ночью, когда петух, несмотря на зимнюю пору, уже в три часа возвестил утро, она склонилась надо мной, молча прощаясь со всей любовью, какая хранилась для нее в моем сердце. Ее неубранные волосы свешивались на постель, и она вдруг заметила, что волосок шевельнулся, словно колеблемый дыханием. Не может быть, подумала она, ведь он уже перестал дышать. Колыхание повторилось несколько раз, и всякий раз она думала то же самое; но вот шевельнулся весь локон, и Айдрис показалось, что грудь моя приподнялась. Первым ее чувством был смертельный страх. Когда глаза мои приоткрылись, она хотела крикнуть: «Он жив!» — но не могла издать ни звука и со стоном упала на пол.
Адриан также был туг. После долгого бдения он заснул. Услышав сгон, он проснулся и увидел сестру лежащей без чувств на полу, в луже крови, струившейся у нее изо рта. Появившиеся у меня признаки жизни были радостным потрясением, которое оказалось чересчур сильным для существа, измученного долгими месяцами тревоги и испытавшего за последнее время немало тяжких забот и трудов. Она была теперь в опасности гораздо большей, чем я. На краткое время замершие жизненные силы быстро и полностью во мне возродились. Никто долго не верил, что я буду жить; за все время, пока на земле царила чума, никто из заболевших страшной болезнью не возвращался к жизни. Мое выздоровление казалось обманчивым; все ожидали, что зловещие симптомы возобновятся с удвоенной мощью, пока явные признаки — отсутствие лихорадки и болей и восстановление сил — постепенно не убедили всех, что я исцелился.
Выздоровление Айдрис казалось менее вероятным. Когда я заболел, она уже была худа и слаба. Сосуд, лопнувший от чрезмерного волнения, не вполне зажил. Капля за каплей вытекал через него алый поток, которому надлежало питать ее сердце. Глаза ее глубоко запали; лицо, на котором отчетливо выделялись скулы и лоб, пугало своей худобой. В ее хрупком теле можно было сосчитать все косточки. Бессильно свисавшие руки казались прозрачными.
Было даже странно, что жизнь еще теплится там, где все, казалось, говорит о смерти.
Последней моей надеждой было увезти Айдрис от здешних страшных зрелищ, заставить забыть о гибнущем мире, развлечь разнообразием впечатлений, какие всегда возникают у путешественников, и укрепить ее силы в благодатном климате стран, куда мы решили переселиться. Приготовления к отъезду, прерванные моей болезнью, возобновились. Выздоровление мое было полным, и богиня здоровья вновь осыпала меня своими дарами. Как дерево ощущает весной свежие зеленые побеги, пробивающиеся сквозь его сухую кору, и животворный сок, который в нем струится, так вернувшиеся силы, стремительный ток моей крови и вновь обретенная гибкость всех членов вселяли в меня бодрость и приятные мысли. Тело, еще недавно всей своей тяжестью влекшее меня к могиле, теперь дышало здоровьем. Моей возрождавшейся силе было мало обычного упражнения. Мне казалось, что быстротой я могу поспорить с беговой лошадью, зорким зрением различить предметы на огромном расстоянии, чутким ухом подслушать неслышные таинства природы. Так обострились во мне все чувства, освободившиеся от смертельного недуга.
В числе других благ ко мне вернулась и надежда; я тешил себя мыслью, что мои неослабные старания вернут к жизни обожаемую подругу, и особенно спешил с приготовлениями к отъезду. Как и задумывалось изначально, мы должны были покинуть Лондон двадцать пятого ноября; следуя этому плану, две трети наших людей — всего уцелевшего населения Англии — уехали и уже несколько недель находились в Париже. Моя болезнь, а затем болезнь Айдрис задержали Адриана и его отряд из трехсот человек, так что мы выехали лишь первого января 2098 года. Я хотел держать Айдрис как можно дальше от шума и суеты и скрывать от нее зрелища, которые яснее других напоминали бы ей наше настоящее положение. Мы большей частью держались вдали от Адриана, который вынужден был посвящать все свое время общественным обязанностям. Графиня Виндзорская готовилась ехать вместе с сыном. Возле нас были только Клара, Ивлин и служанка. У нас имелся удобный экипаж, за кучера ехал наш слуга. Еще двадцать человек двигались несколько впереди нас. Им было поручено готовить наши привалы и ночлеги. Эти люди были отобраны из большого числа желающих, ибо возглавлявший их человек отличался редкой разумностью.
Едва мы выехали, как я был обрадован переменой, которую заметил в Айдрис и которая, как я надеялся, сулила ей полное выздоровление. К ней вернулась свойственная ей тихая веселость. Она была слаба, и перемена казалась заметнее в ее взглядах и голосе, чем в действиях, но была явной и прочной. Мое выздоровление от чумы и теперешнее крепкое здоровье вселили в нее твердое убеждение, что страшный враг уже мне не грозит. Она сказала, что уверена и в своем выздоровлении, что волна бедствий, захлестнувшая несчастный род людской, готова откатиться назад — она это предчувствует. Уцелевшим суждено жить, в том числе и тем, кого она больше всех любит; в каком-нибудь избранном нами уголке мы вместе проживем счастливую жизнь.
— Пусть тебя не смущает моя слабость, — говорила она. — Я чувствую себя лучше, во мне сохраняются искра жизни и предчувствие, что я еще долго пробуду на этом свете. Скоро я избавлюсь от унизительной телесной слабости, которая завладела даже моим мозгом, и снова буду исполнять свои обязанности. Мне было жаль расстаться с Виндзором, но я преодолела эту привязанность к местности и рада переехать в теплый край, где окончательно поправлюсь. Верь мне, любимый, никогда я не покину ни тебя, ни брата, ни этих милых детей. Моя решимость оставаться с вами до конца и заботиться о вашем счастье и благополучии поддержит во мне жизнь, даже если смерть будет ближе, чем сейчас.
Ее слова успокаивали меня лишь наполовину. Мне не верилось, что лихорадочная живость Айдрис была признаком здоровья, а пылающие румянцем щеки означали выздоровление. Однако близкого конца я не ждал, нет, я даже убеждал себя, что она выздоровеет. Поэтому в нашем маленьком кружке царила веселость. Айдрис оживленно говорила о самых различных предметах. Прежде всего она хотела отвлечь нас от печальных мыслей и рисовала прелестные картины спокойного уединения в живописной местности; говорила о простоте нравов нашего маленького племени; об основанном на любви братстве, которое переживет гибель многочисленных народов, еще недавно населявших землю. Мы гнали от себя мысли о настоящем положении и отводили взгляд от безотрадных зрелшц, встречавшихся на нашем пути. Стояла зима во всей ее мрачности. Обнаженные деревья неподвижно чернели на фоне серого неба; по земле стлались морозные узоры, подражавшие летней листве; дороги заросли, в невспаханных полях царили трава и сорняки: к порогам хижин жались овцы; рогатый вол высовывал голову из окна. Дул холодный ветер; снег с дождем или метель придавали всему еще более печальный вид.
В Рочестере284 произошло событие, задержавшее нас там на целый день. За это время совершилось нечто, изменившее наши планы, а затем, увы, и весь ход событий, лишив меня новых моих надежд и ввергнув в пустыню отчаяния. Однако я должен сперва кое-что объяснить, прежде чем назову главную причину временных изменений в наших планах, и вновь обратиться к тем временам, когда человек шагал по земле без страха и когда Чума не была еще Королевой Мира.
В окрестностях Виндзора проживала одна очень скромная семья, интересовавшая нас; вернее, нас интересовал один из ее членов. Клейтоны знавали лучшие дни, но из-за череды неудач отец семейства разорился и умер, а неутешная и больная вдова с пятью детьми переселилась в маленький домик между Итоном и Солт-Хиллом. Старшая девочка, которой в ту пору было тринадцать лег, под влиянием невзгод приобрела мудрость и твердость духа, свойственные более зрелому возрасту. Матери становилось все хуже. Люси ухаживала за ней, а младшим братьям и сестрам заменила нежную мать. Она выказывала столько доброты и такта, что снискала любовь и уважение всех соседей.