Следующую зиму мы намеревались провести в Милане; этот крупный и богатый город сулил нам большой выбор жилищ. Вместе с Альпами мы оставили позади обширные леса и могучие скалы. На равнинах веселой Италии росли вперемежку злаки и травы; неподрезанная виноградная лоза обвивалась вокруг вяза. Перезревшие гроздья, упав с нее, лежали на земле или еще светились пурпуром среди красных и желтых листьев. Пшеничные колосья, оставшись стоять на ветру, растеряли свои зерна; с деревьев опала листва, ручьи затянулись ряской. Смуглая олива с почерневшими плодами, каштаны, с которых одни лишь белки собирали урожай, — все это изобилие и, увы, запустение окрашивали дивный край в причудливые, фантастические тона.
В затихших городах мы посещали храмы, хранившие дивные произведения искусства, или картинные галереи. В здешнем теплом климате животные, обретя свободу, бродили по роскошным дворцовым покоям, почти не пугаясь нас, ибо уже забыли людей. Сизые волы обращали к нам свои выпуклые глаза и медленно проходили мимо. Кучка глупых овец, топоча копытцами, выскакивала вдруг из бывшего будуара какой-нибудь красавицы, мчалась мимо нас, вниз по мраморной лестнице на улицу, чтобы снова метнуться в первую же открытую дверь и невозбранно занять святилище или зал королевского совета. Нас уже не пугали подобные встречи и даже более страшные зрелища — например, дворцы, ставшие общей могилой, полные трупов и зловония. Мы видели, какие странные шутки играли с людьми чума и страх; изнеженную даму они гнали в сырые поля и убогую хижину; а в роскошных покоях, среди индийских ковров, на ложе, покрытом шелками, оказывался крестьянин или жалкий нищий, потерявший человеческий облик.
Прибыв в Милан, мы расположились во дворце вице-короля. Здесь мы установили распорядок дня, разделив сутки по часам и каждому часу назначив свое занятие. По утрам мы объезжали окрестности или заходили во дворцы, разглядывая картины и древности. Вечером мы собирались для чтения или беседы. Но мы решались открывать лишь немногие книги, те, которые не разрушали иллюзию, созданную нами вокруг собственного одиночества, и не напоминали о событиях и чувствах, уже навсегда недоступных. Это могли быть философские рассуждения, сказки и вымыслы, далекие от действительности и создававшие свой призрачный мир, или поэзия столь далеких времен, что читать ее было все равно что читать об Атлантиде или Утопии;357 книги, посвященные одной лишь природе или чьим-нибудь размышлениям. Но более всего мы заполняли время беседой, разнообразной и вечно новой.
Пока мы неспешно двигались по пути к смерти, время текло в обычном своем русле. По-прежнему вращалась Земля, все так же неслась она на своей колеснице из атмосферного воздуха, влекомая невидимыми конями неумолимой необходимости. Теперь эта капелька росы, повисшая в небесах, этот шар, несущий на себе и горы, и светлые воды, вышел из-под недолгой власти влажных Рыб и холодного Овна и вступил в лучезарную область Тельца и Близнецов358. Здесь Дух Красоты, овеваемый весенним воздухом, пробудился от дремоты359, расправил крылья и, неслышно ступая, обвил землю зеленой гирляндой; и вот он уже резвится среди фиалок, прячется в молодой листве деревьев, легкой стопой бежит вдоль сверкающих ручьев в солнечную даль. «Вот, зима уже прошла: дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей; смоковницы распустили свои почки, и виноградные лозы, расцветая, издают благовоние»360. Так было во времена древнего царственного поэта; так было и теперь.
Но как могли мы, несчастные, приветствовать это дивное время года? Мы, конечно, надеялись, что смерть уже не идет вслед за ним, как было до сих пор; но мы составляли друг для друга всё и, вглядываясь в родные лица, не смея верить своим предчувствиям, пытались угадать, кто из нас будет самым несчастным и переживет остальных троих. Лето мы намеревались провести на озере Комо361, куда и направились, как только весна вошла в полную силу и с вершин холмов исчез снег. В десяти милях от Комо, у подножия крутых восточных гор, на самом берегу озера находилась Вилла Плиниана. Название свое она получила оттого, что стояла рядом с описанным в письмах Плиния Младшего источником, в котором вода то прибывает, то спадает. Вилла эта была почти разрушена, но в 2090 году ее купил некий знатный англичанин, который роскошно ее отделал. Два больших зала с мраморным полом, украшенных великолепными гобеленами, выходили во двор; с двух других сторон двора открывался вид на глубокое, темное озеро, а четвертая упиралась в подножие горы; из этого скалистого подножия и вытекал, с шумом и плеском, прославленный источник. Вверху гора была увенчана миртовыми кустами и другими благоухающими растениями. Огромные кипарисы высились на синем фоне неба; на холмах росли пышные ореховые деревья. Здесь располагалась наша летняя резиденция362. У нас была премиленькая лодка, на которой мы то выезжали на середину озера, то плыли вдоль его крутых берегов, густо поросших вечнозелеными деревьями, которые купали свою блестящую листву в воде и отражались в многочисленных маленьких затонах с темнозеркальной водой. Кругом цвели апельсиновые деревья; мелодично пели птицы, а весной выползала из расселин змея и грелась на теплых от солнца камнях.
Разве не были мы счастливы в этом райском уголке? Если бы какой-нибудь добрый дух послал нам забвение, мы были бы счастливы; ибо крутые, почти непроходимые горы скрывали от нас просторы опустевшей земли, и нетрудно было вообразить, будто города все еще шумны и многолюдны, селянин по-прежнему ходит за плугом, а мы, свободные граждане мира, наслаждаемся добровольным уединением и не отрезаны навсегда от угасшего человеческого рода.
Никто так не радовался красоте этих мест, как Клара. За время нашего пребывания в Милане в ее привычках и поведении произошла перемена. Она утратила свою веселость, оставила игры и одевалась теперь с простотою почти монашеской. Она стала избегать нас; удалялась с Ивлином в дальнюю комнату или в какой-нибудь укромный уголок. В его играх она не участвовала с прежним увлечением, а чаще следила за ним, печально и ласково улыбаясь; на глаза ее набегали слезы, но ни одного слова жалобы мы не слышали. С нами она сделалась робкой, уклонялась от наших ласк и преодолевала свою застенчивость, только если беседа касалась предметов серьезных и возвышенных. Красота Клары расцветала точно роза, которая раскрывает навстречу летнему ветерку лепесток за лепестком, и восхищение ее прелестью доходит почти до боли. На щеках ее играл легкий румянец; все движения, казалось, повиновались некой скрытой, но дивной гармонии. Мы усилили наши нежные заботы. Она принимала их с благодарными улыбками и убегала быстрее, чем солнечный луч, апрельским днем пробегающий по волне.
Единственное, что объединяло нас с нею, был Ивлин. Трудно выразить, каким утешением и каким счастьем был для нас этот милый ребенок. Его жизнерадостность, его неведение о постигшей нас беспримерной беде приносили успокоение нашим мыслям и чувствам, изнемогавшим от непосильной тяжести скорби. Нежить, ласкать и забавлять Ивлина было нашей общей заботой. Клара, которая испытывала к нему чувства, какие могла бы испытывать молодая мать, с благодарностью принимала наши заботы о нем. А мне — о, мне, узнававшему на его милом личике ясное чело и сияющие глаза моей любимой, утраченной и вечно дорогой Айдрис, он был дорог до боли. Когда я прижимал его к сердцу, мне казалось, будто я обнимаю живую часть той, которую держал в своих объятиях долгие годы молодости и счастья.
Каждый день мы с Адрианом отравлялись в лодке по окрестностям в поисках необходимых припасов. Клара и ее маленький питомец редко нас сопровождали, зато всегда весело встречали наше возвращение. Ивлин нетерпеливо рылся в доставленной нами добыче; и всякий раз у нас бывал какой-нибудь новый подарок для прелестной девочки. Бывало, что на нашем пути встречался особенно красивый пейзаж или роскошная вилла, и тогда вечером мы отправлялись туда все вместе. То были восхитительные поездки; при благоприятном ветре наша лодка легко разрезала волны; если мы задумывались и беседа прерывалась, у меня был с собой кларнет, который будил эхо и давал нашим мыслям более приятное направление. В такие минуты Клара нередко становилась веселой и говорливой, как прежде, и, хотя наши сердца были единственными, которые еще бились в целом мире, эти четыре сердца были счастливы.