Как бы то ни было, мсье Лаваль выделил под цирк целое поле среди своих владений, которое ничем не засевалось и там не пасли никакой скот, только регулярно окашивали траву. Из-за этого "цирковой участок", как его у нас называли, круглый год выглядел плоским, словно доска, и как будто омертвелым - над ним не роились насекомые и птицы не слетались на него выклёвывать из земли червей.
Зато когда на участке расставлял свои повозки и раскидывал шатры цирк, он преображался, оживал и расцветал. Праздничная атмосфера всеобщей радости и веселья, казалось, передавалась самой природе - представления ни разу не сопровождались ненастьем. Погода всегда была ясной и солнечной: ни тучки, ни дождинки, ни ветерка.
Это давало повод некоторым нашим старухам злословить в адрес мадам Клементины. На цирковые представления они не ходили, называли их бесовщиной, плевались вслед циркачам, крестились и считали мадам цыганкой, ведьмой, которая приворожила погоду, а заодно и мсье Лаваля. Старухи предрекали, что добром это не кончится и постоянно спорили с нашим пастором, отцом Фуко, пеняя ему на то, что тот никак не выгонит бесовское отродье из нашего городка. Бедняга пастор крутился как уж на сковородке - то ли сам не считал мадам Клементину ведьмой, то ли не хотел портить отношений с мсье Лавалем... Скорее всего верны оба ответа. Он как мог увещевал суеверных старух, но тех было не унять.
Самое удивительное в том - и я вскоре это понял, - что суеверные старухи оказались правы. Кто бы мог подумать - в наше-то просвещённое время!
Когда цирк подъезжал, его было слышно издалека. Духовой оркестр и барабанщики наяривали изо всех сил. Заслышав их, мы, мальчишки, бросали все дела и выбегали на дорогу, которая была у нас главной улицей, делившей городок надвое. Даже из простого прибытия циркачи устраивали зрелище, пышный бурлеск. Впереди выступал пузатый дирижёр, махавший чем-то наподобие маршальского жезла. За ним маршировали девицы, выряженные гусарами. Акробаты кувыркались и выделывали различные фигуры. Жонглёры подбрасывали и ловили шары и деревянные булавы. Атлеты поигрывали мускулами и подбрасывали вверх гири. Клоуны, с наспех наложенным гримом, кривлялись и корчили рожи. Дрессировщики щёлкали бичами, шагая рядом с клетками, в которых скалили пасти тигры, львы, медведи и обезьяны. На отдельном возу ехала здоровенная бадья с водой, из которой выглядывала растерянная мордочка тюленя. Имелись в толпе циркачей и уроды - карлики, женщина-змея, горбун, бородатая женщина... И всё это шествовало под музыку небольшого оркестра. А замыкал процессию слон, на котором, подобно восточной царице, восседала сама мадам Клементина, затянутая в разноцветные парчу, шёлк и бархат, сияющая украшениями как рождественская ёлка.
И хотя мадам Клементина, исполнявшая обязанности конферансье, на всех выступлениях объявляла имена артистов, я уже никого не помню, за исключением одного создания, которое артистом не было. Речь о маленьком поросёнке, неизменно сидевшим на руках у мадам. Совсем ручное, ласковое и послушное существо с милой весёлой мордочкой звали Кри-кри. На представлениях мадам частенько "разговаривала" с ним, что-нибудь у него спрашивала или что-то говорила, после чего Кри-кри на радость публике разражался пронзительным визгом, словно понимал каждое слово.
Почему-то никого не удивляло, как это так - мадам гастролирует, время летит, проходят месяцы и годы, а Кри-кри остаётся поросёнком, не вырастает в здоровенного хряка или в жирную хавронью. Быть может мадам нуждалась в поросёнке как в некоем символе? Мы же не знали, скольких поросят она уже сменила. Может это не первый Кри-кри? Как только один подрастает, мадам избавляется от него (например, продаёт мяснику) и заводит другого, который становится следующим Кри-кри. Насколько я помню, никто с мадам Клементиной эту тему не обсуждал.
Обычно в день приезда представления не было. Циркачам требовалось расставить повозки и фургоны, распрячь и накормить лошадей, установить шатры, подготовить арену, распаковать цирковой инвентарь и самим отдохнуть с дороги. Обычно мадам на ходу отдавала своим людям указания, затем пересаживалась со слона в услужливо поданную коляску и ехала в усадьбу к мсье Лавалю. Там же владелица цирка столовалась и ночевала всё время пребывания у нас цирка.
Но только не в этот раз. К слону подбежал запыхавшийся Жан Легран, служивший у мсье Лаваля мальчиком на побегушках, и что-то вполголоса сказал мадам Клементине, отчего та мгновенно изменилась в лице. Слон, существо непосредственное, ухватил хоботом соломенную шляпу Жана и отправил себе в пасть. Жан испуганно отшатнулся, не удержался на ногах и приземлился на пятую точку. Ух и потешались мы над ним тогда! Эта забавная сцена отвлекла наше внимание от мадам и мы не сразу отметили, что коляску не подали и слон продолжает нести мадам к "цирковому участку" на поле. Но уже к вечеру все городские кумушки судачили о том, какая кошка пробежала между циркачкой и её кавалером.
На следующий день цирковые зазывалы - те самые девицы в гусарских нарядах - с самого утра начали завлекать народ на представление, в чём совершенно не было нужды, мы бы и так пошли. С развлечениями в маленьких городках не густо.
К нам на двор забежали мои тогдашние приятели - Франсуа, Мишель и Гийом. Мы дружили семьями, их родители батрачили на виноградниках вместе с моими. Вчетвером мы были той ещё компанией сорванцов. Не раз нас ловили за какими-нибудь совместными проделками, таскали за ухо и угощали розгами. В самом городке и в его окрестностях не было места, где бы мы ни побывали и куда бы ни сунули свои любопытные носы (за исключением садов возле особняка мсье Лаваля, где можно было нарваться на сторожа и получить заряд соли пониже спины). Мы знали все тропы и лазейки, и знали, где можно срезать и где прошмыгнуть, чтобы кратчайшим путём попасть из точки а в точку b.
- Пьер, Пьер! - наперебой звали меня друзья. - Бежим скорее в цирк, не то не успеем занять местечко поближе к арене.
Да, бродячий цирк мадам Дюпре славился своей демократичностью. В нём не было балконов и лож для привилегированной публики. Разумеется, первый ряд предназначался для мсье Лаваля и членов городского совета, но остальные горожане рассаживались кто где успел.
Даже если бы небесные светила потухли и грянула кромешная тьма, местоположение цирка можно было бы определить по звуку и запаху. Музыканты разогревались перед выступлением и извлекали из труб и скрипок пронзительные диссонирующие звуки, которым позавидовали бы истязуемые души грешников в аду. Собранные в одном месте дикие животные, которых мой не мой, всё без толку, источали характерную мускусную вонь, которую ни с чем не спутаешь. А ещё цирк оставлял после себя невероятное количество конского навоза...