Микрар с интересом посмотрел на нахмурившегося товарища, потом встал, подошёл к открытому стеллажу, поискал что-то, нашёл небольшой прибор.
- Не возражаешь, если я обследую твою шкуру?
- Зачем? – недоумённо пожал плечами Рамир, но, однако, поднялся, чтобы обследователю было удобно. – Не возражаю, валяй.
Микрар поднёс прибор к лицевой стороне головы обследуемого и стал водить им, не прикасаясь. Сначала около лба, висков, потом перешёл к затылку и только спустился к шее, как поисковик запищал. Микрар убрал прибор, пощупал, слегка надавливая на подзатылочную часть подопытного.
- Так и есть, - объяснил удовлетворённо, закончив ощупывание. – Тебя никогда не тревожил маленький нарост здесь? – ещё раз дотронулся до основания черепа.
- Там маленькая шишечка, иногда чешется, а что? Опасная болячка? Симптом? – забеспокоился пациент.
Микрар рассмеялся, успокаивая.
- Не волнуйся, это всего лишь небольшой бугорок от вживлённого чипа.
- Чипа? Зачем он мне? – ещё больше забеспокоился зачипленный без его ведома. – Ты хочешь сказать, что я под колпаком? Что за мной постоянно следят, меня контролируют?
- Выходит, так. – Микрар снова уселся в кресло.
- А других? – допытывался ошеломлённый электронной меткой Рамир. – Других – тоже? У тебя есть?
Микрар отрицательно покачал головой.
- Не удостоился. Метят только особо ценных специалистов, редко – бюроманов, и только властарики зачиплены сплошь. Но вот какая незадача: все меченые, насколько мне известно, контролируются Особым отделом ментариков, а тебя пасёт сам Власт. Почему? За что такая отличительная привилегия? Сознавайся!
Рамир опять непонимающе пожал плечами – ему не в чем было сознаваться – и, не утерпев, осторожно потрогал бугорок, чтобы убедиться, что он на самом деле есть, и от этого никуда не денешься.
- Убей - не знаю! Сижу сейчас как оплёванный, связанный-перевязанный, ни одного движения не способен сделать без мысли, что за мной следят, что я из тех, что там, в сборниках, только сборник мой – весь город, вся Планета. И не могу сделать ни одного свободного шага, не могу помыслить, как мне хочется, сделать, что хочется. Я – зажат, раздавлен, мной дёргают, я – сам не свой, я…
- Стой! – прервал отчаянную тираду старший товарищ. – Прекрати паниковать попусту. Давай разберёмся без эмоциональных рыданий, по-энтерийски. – Он опять вернулся к компьютеру, придвинулся ближе. – Я, кажется, начинаю что-то понимать. Посиди молча, не дёргайся и не мешай мне, - и заиграл на клавиатуре, высвечивая на мониторе сначала какие-то тексты, а потом массу всяких фотографий, пока не остановился на одной. Увеличил так, что фигура, снятая по пояс, заняла весь экран. – Вот, смотри. – На фото был запечатлён молодой светлокожий энтерик в свободной рубашке, расстёгнутой до пояса. На губах его застыла лёгкая улыбка, и весь вид свидетельствовал о том, что парень доволен и собой, и жизнью. Рамир сразу узнал его.
- Это я? – спросил всё же не очень уверенно, хотя то, что видел на фото, и то, что отражалось каждый день в зеркале, были стопроцентными копиями. – Не по-о-мню-ю, однако, где и когда… и в таком виде.
Микрар весело рассмеялся, он и сам, похоже, не ожидал такого поразительного сходства сидящего рядом с фотографией.
- И не вспомнишь, - расхохотался звонко и всласть, словно оказавшись на пороге сногсшибательного научного открытия, - не напрягайся зря. Это… - чуть помедлил для большего эффекта, - Власт в молодости.
У Рамира от удивления глаза округлились до предела, нижняя челюсть самопроизвольно отвисла, и рот приоткрылся, словно для крика ужаса или радости. Он всё глядел и глядел на фото, и никак не мог уразуметь слов Микрара до конца, не мог сразу так согласиться с ними.
- Власт? А я думал…
Вдохновлённый исследователь перебил его, уверенный в своём открытии, которое ещё предстояло переварить младшему.
- И правильно думал, - он отъехал от компьютера к ошеломлённому квази-Власту, - но не совсем. – Помолчал немного, наслаждаясь щекочущей тайной и начал объяснять: - Ты прав в общем: он похож на тебя, а ты на него, как две капли воды. Почему?
- Не зна-а-ю… - двойник всё ещё был не в состоянии вразумительно мыслить.
- А я знаю, и даже дважды-трижды уверен в своей догадке. Эта фотография сделана ещё до ядерной катастрофы, когда Власт только-только пришёл в политику, которой отдал всю жизнь с избытком. Он уже завоевал место в Большом Совете – тогда были ещё и просто расширенный Совет и куча малых Советов, отмерших впоследствии из-за ненадобности, несостоятельности и вредности – и метил выше, обладая кипучей энергией, ясным аналитическим умом, несгибаемой волей и убедительно харизмой «своего парня», то есть, всеми чертами характера, необходимыми успешному лидеру. И ещё была одна черта, которая отличала его от остальных вождей. Он хотел не только власти, но хотел и работать на её пике. Другим власть нужна была для самоутверждения, для удовлетворения тщеславия, они стремились к лидерству и одновременно боялись его, опасаясь за свою шкуру. Их меньше всего беспокоило состояние государства, а больше всего – собственное благополучие. Им нужен был во власти покой, застой. Не таков был Власт. В нём разумно совмещались редко сочетаемые неудержимая тяга к власти и абсолютное бескорыстие. Другие предпочитали вторые роли, более хлебные, а он не боялся ответственности и хотел только власти, был рождён для неё и, естественно, быстро стал Главой Энтеррии. А став им, естественно, начал укреплять власть, в первую очередь приручив разнообразными щедрыми льготами и привилегиями, в ущерб всему и всем, силовиков. Ментарики и армарики окружили его плотной защитной стеной. Причём, он мудро не ограничился приманкой элиты, а распространил льготы, как это было ни тяжело, на всех, памятуя, что фундамент стены сложен из младших и средних офицеров. И этому правилу он не изменяет до сих пор. – Микрар встал, прошёлся по диагонали архива, собирая неоднократно обдуманные, переработанные мысли в логическую последовательность. Остановился перед невольным слушателем, туго воспринимавшим то, что мыслитель излагал больше для себя, чем для него. – Не оставил без внимания и закосневшую, прогнившую гражданскую бюрократию, расчленив застоявшееся болото на массу самостоятельных контор, взаимодополняющих, взаимоисключающих, взаимозависимых и взаимоконтролирующих друг друга организаций, наплодив тем самым невообразимую паучью сеть администраторов разного пошиба и разной неясной подчинённости, предложив им полугласно-полунегласно кормиться в большой степени за счёт своей паучьей деятельности. И они услышали и, словно сорвавшись с цепи, начали хватать всё, что плохо лежало, что можно было урвать у соседа, что удавалось вырвать у безропотных и беззащитных просителей, насадили в офисах всех своих близких и преданных знакомых. Нельзя было понять, кто и чем конкретно занимается, кто за что отвечает, расцвела поголовная не наказуемая безответственность. Объединившись в единый закрытый административно-бюрократический клан, чинарики и бюроманы ощетинились длинными и цепкими когтями и крепкими клыками и принялись безудержно и нагло рвать на куски государство, славя везде и по всякому поводу псаря, не ожидавшего, вероятно, такой рваческой прыти от послушных сограждан, но и не очень-то мешавшего им загребать под себя неправедно нажитый капитал, очевидно, полагая, что замаранные чинуши никогда всерьёз не покусятся на его власть. Если вначале девизом государственных рвачей было скромное: «Хватай сам, но не мешай и другим!», то скоро он сменился на «Хватай всё сам!». Всё, что мог сделать Власт, а может быть, всё, что хотел сделать, это насадил всех на обвинительные крючки. Образовалась гигантская снасть, и когда он опомнился и принялся вытягивать хотя бы малых пираний, вместе с ними в туго переплетённой снасти вытягивались и крупные барракуды, знающие много тайного о власти. Пришлось ограничиться аккуратным выборочным ловом, нечаянно попавших крупных хищниц отпускать на волю, обновив крючок. Вот так! – Микрар снова устало плюхнулся в кресло, а Рамир оглупело молчал, не зная, что сказать. Он никогда не задумывался о государственном устройстве Энтеррии, воспринимая всё, что есть, как должное и близко его не касающееся. Его дело – руды, и пусть другие занимаются тем, что им определено, так ему вдалбливали с юности, и не о чем думать. – И одновременно, - продолжал тягучий монолог, отдающий запахом сортира, взбудораженный биохимик, - разрешена была полная свобода слова и печати, абсолютная гласность. Писать и говорить можно было всё, что угодно, кроме одного – нещадно каралась любая мало-мальская потуга посягнуть на вершину власти. – Микрар хмыкнул. – А на неё и посягать-то не стоило, она и так, отделённая бюроманами от общества, островной пирамидой высилась на фундаменте, всё более и более разрушаемом корыстными административно-бюрократическими хапучими отношениями. Джинн был неосторожно выпущен на свободу, чинарики и бюроманы плодились как снежный ком, наращиваясь всё новыми непонятными структурами, переслаиваясь, и как убийственная инфекционная плесень разъедали основание пирамиды, и никто не хотел думать, чем вся эта разудалая вакханалия кончится, а незыблемая власть рухнет. Вместо этого были пафосные постройки и пафосные речи. И скрытое, глухое, нарастающее недовольство простых энтериков-рабариков, задавленных массой начальничков. Пока порознь, пока втихую. Власт и сам не чурался толпы, не боялся встреч с недовольными и колеблющимися, окружив себя надёжной бронёй сподвижников, выбранных не по профессиональным качествам, а по неоднократно проверенной личной преданности. Он вообще не любил нового окружения, тасуя помощников, закрепившихся во власти, и передвигая тех, кто завалил дело, на параллельные властные должности, никак не соответствующие профессиональной подготовке преданных помощников. Настойчиво заставляя их чаще выходить на контакты с народом, он и сам много и красиво говорил. Говорил правильно и вдохновенно, обещая в общих обтекаемых чертах всё, что народу хотелось, но на практике, когда обещания доходили до реализации, общие правильные черты хороших дел как-то рассыпались, утрачивались, стирались нехорошими деталями, отшлифованными властариками то ли по собственному умыслу, то ли с его негласной подачи. А он всё неустанно и призывно повторял и повторял, словно заклиная: давайте дружно делать всё вместе, мы должны работать на своё благо дружно – это был его красный лозунг. Жалко, что блага у всех были разные и средства добычи тоже. В стране разразилась словесная буря, словесный тайфун: говорили все, говорили много, самозабвенно, говорили по делу, а больше для тумана. Джинн не хотел лезть обратно в бутылку, перестал пугаться устрашающих, но щадящих щипков и легко отделывался, принося в спасительную жертву придавленные щупальца-присоски. Установилось нечто новое в общественных формациях – демократическая монархия с олигархической подкладкой. Я бы мог ещё много чего порассказать об огрехах выпестованной Властом, вольно или невольно, государственной системы, оправдываемой им тем, что при другой нашему специфическому энтерийскому обществу не выжить. – Обвинитель сделал передышку, обрадовав Рамира, который решил, что политлекция кончена. Но не тут-то было: фонтан прорвало: - Но все его ошибки и недочёты, заблуждения и болезненные перегибы с лихвой перекрыл подземный мегаполис, в котором мы с тобой худо-бедно живём, тогда, как почти всё население Планеты погибло. Это он сразу же, как только утвердился во власти, настоял на сооружении гигантского убежища от атомных бомбардировок, использовав природный пещерный комплекс. И начал мудро со строительства атомной электростанции, перевода большей части высокотехнологичных производств и всех научно-исследовательских учреждений, сохранив тем самым впоследствии мозг государства, а уж потом начали строить административные объекты и, в последнюю очередь, жильё. Это он, преодолевая скепсис романтических тупиц с разнузданной психикой и рыхлым разумом и вязкое сопротивление соратников, упорно не желавших погружаться в подземную темь, возвёл, по сути дела, новую столицу, сначала дублирующую старую, а потом и получившую первенствующую роль.