Речел кивнула.
- Понимаю. Но нынешний уровень развития техники и медицины говорит о том, что когда-нибудь люди будут жить, сколько захотят, и не стареть при этом.
- Да. Но разве такое было возможно в девятнадцатом и двадцатом веках?
- А почему нет? Например, у какого-нибудь шамана в джунглях мог оказаться эликсир бессмертия. Это не так уж маловероятно.
Драммонд покачал головой.
- Мойше был единственным ученым, который не посмеялся над теорией Пермаунта. Во всяком случае, он не стал приводить контраргументы. 1872 год ударил в его сознании колоколом. Он все чаще вспоминал о Грибердсоне. Не то чтобы Мойше хотел разоблачить этого человека. Он был уверен, что Грибердсон многое сделал для того, чтобы путешествия во времени стали реальностью. Герцог Пемберли не разрабатывал теорий, не изобретал техники, но, не будь его, Мойше никогда не добился бы признания. В этом ученый не сомневался, хотя и здесь, разумеется, ничего не мог доказать. Что послужило мотивом для Грибердсона? Если он получил эликсир на сто-двести лет прежде других, какая выгода ему от путешествия во времени? Зачем тратить столько энергии? Тем более, если он, как казалось, не собирался воспользоваться плодами своего труда. Он был шестым в очереди. Впрочем, как это случилось, тоже совершенно необъяснимо. И вдруг он становится вторым. С теми, кто стоит впереди, происходит то одно, то другое. У кого-то развивается болезнь, вызванная утратой интереса к работе или смелости. Один из претендентов вообще отказался объяснить причину своего отказа от участия в экспедиции и отбыл на Таити. Очень странно. Мойше в ту пору был тяжело болен. Он...
- Ты считаешь, что его отравил Грибердсон?
- Нет. Мойше не стремился попасть в прошлое. Он был слишком стар, болен и не имел нужных специальностей. У него был рак в одной из немногих неизлечимых форм. Вскоре, как тебе известно, он умер. Он надеялся, что доживет до возвращения экспедиции. Это была его самая заветная мечта, и она не осуществилась.
- "Моисей перед землей обетованной", - шутил он, когда чувствовал себя сносно. Это случалось не часто. Но Грибердсон его тревожил. Он не мог понять, какие цели преследует этот человек. Вскоре исчез де Лонгорс, и Мойше был убежден, что Грибердсон и здесь приложил руку. Но жить ему оставалось недолго, а потому он не стал принимать мер, которые могли бы задержать экспедицию. Для него несколько дней отсрочки могли означать смерть перед стартом. Впрочем, так и случилось, он умер перед самым отправлением. Итак, де Лонгорс рассказал мне эту историю и просил меня никому не говорить о ней. Я сдержал слово, но не спускаю глаз с Грибердсона, и после возвращения расскажу обо всем. Конечно, я обещал де Лонгорсу молчать, но при этом чувствовал себя идиотом. Слишком уж фантастично все выглядело. Или так мне тогда казалось. Но теперь я думаю по другому. И когда я вернусь...
- Тебе по-прежнему будет нечего рассказать, - договорила за него Речел. - Более того, ты был психически болен, и рассказ твой может повредить тебе даже больше, чем Грибердсону.
- Ты считаешь это чепухой?
- Нет, не считаю. То, о чем догадывались Мойше и Лонгорс, скорее всем правда. Но что мы должны сделать? Кроме того, я не верю, что Джон способен совершить что-то плохое.
- Это потому, что ты все еще влюблена в него.
- Может быть.
Драммонд побледнел и сжал кулаки.
Сквозь его стиснутые зубы вырвались непонятные звуки.
- Драммонд! - закричала Речел. - Не надо! Я не смогу тебе помочь! Прошу тебя, не впадай в безумие! Имей смелость смотреть правде в глаза!
Казалось слова Речел подействовали на Силверстейна отрезвляюще.
Он разжал кулаки, расслабился и тяжело выдохнул:
- Хорошо. Я попытаюсь. Но я хочу...
- Там Роберт, - сказал она, глядя поверх плеча Драммонда. - Он встревожен. Боюсь, что с Джоном что-то случилось.
Она бросилась навстречу фон Биллману.
- Мне нужна ваша помощь, - сказал тот. - Ламинак заболела.
Девочка лежала в шатре на шкурах. Амага и Абинал сидели на корточках рядом. Раскрашенного Гламуга с погремушками возле больной не было. Он охотился, может быть, всего лишь в нескольких милях от стойбища. Дичь в те дни часто бродила неподалеку от жилья.
У Ламинак была сухая, горячая кожа, девочка вся горела. Она оглядела мутным взором ученых, склонившихся над ней, и прошептала:
- Курик?
- Его еще нет, но он скоро вернется, - сказала Речел.
Она подержала в руках ладонь девочки, затем приподняла ей голову и дала напиться из фляги.
Фон Биллман и Речел взяли на анализ слюну и кровь больной. Фон Биллман вместе с данными осмотра поместил все это в портативный анализатор, способный обнаружить любую бактерию или вирус, известные в двадцать первом веке, и интерпретировать симптомы любой болезни.
Через пятнадцать минут анализатор выдал на ленте ответ:
"БОЛЕЗНЬ НЕИЗВЕСТНА. ВЕРОЯТНО ПСИХОСОМАТИЧЕСКОЕ ПРОИСХОЖДЕНИЕ".
Вскоре температура у девочки поднялась еще выше. Воду она пила, но к еде не прикасалась. Вечером началась горячка, Ламинак бредила и стонала.
Тем, кто дежурил около нее, удалось разобрать только одно слово Курик.
- С тех пор, как ушел Курик, дочь стала чахнуть, - сказала Амага, но когда ему пришло время возвращаться, снова ожила. Шли дни, он не появился, и она заболела. Прошлой ночью начался жар, и если Курик не вернется, она умрет. Ему надо спешить.
- Не могу поверить, что лишь тоска по Джону стала причиной ее болезни, - сказала Речел.
- Это племя знает легенды о женщинах и мужчинах, которые убивали себя тоской по своим утраченным или слишком долго отсутствовавшим любимым, возразил фон Биллман. - Механизм этого явления, верно, психический, но действует он уж слишком эффективно.
- Нам неизвестна причина болезни, - сказала Речел.
- Да. Но я предпочту это объяснение, покуда мы не найдем другого.
Речел осталась с Ламинак даже тогда, когда вернулся Гламуг и принялся за лечение, наполнив стойбище воплями, песнопениями, грохотом погремушек, ревом бычьего рога и неожиданными взвизгами. Она делала все возможное, чтобы помочь девочке и не оказаться у Шамана на пути. Кроме того, она следила за развитием болезни.
Утром третьего дня, после восхода солнца, Ламинак вздохнула в последний раз.
Гламуг перестал прыгать и петь, опустился на колени и окрасил охрой лоб и грудь девочки.
Затем он встал, снял маску и усталыми глазами посмотрел на Речел.
- Вчера ночью я заснул очень ненадолго, - сказал он, - и мне было видение. Я видел, как по полю к нам бежит Курик, за ним гонится лев, а путь ему преграждает высокий обрыв. Потом Курик перебирается через быстрый поток у подножия утеса. Поток опрокидывает его, а лев ревет от радости и бросается на Курика. Вот они катаются в воде, и у Курика остался лишь один сверкающий серый нож, чтобы защитить себя от большого льва.
Речел могла поклясться, что прошлой ночью погремушка Гламуга ни на секунду не переставала грохотать. И все же он каким-то образом заснул, увидел сон и должен был, согласно обычаю, рассказать о нем первому встречному.
- Курик отбился или погиб? - спросила она Гламуга.
- Не знаю, я проснулся и вновь сидел в шатре. Ламинак дрожала, но не от холода ночного ветра, потому что было тепло, а от холода ветра, который нес смерть. Речел рассказала о видении Гламуга Драммонду и Роберту. Драммонд посмеялся, сказав, что колдун лишь выдает желаемое за действительное, потому что Грибердсон подорвал его врачебный авторитет. Фон Биллман, имевший опыт общения с дикарями, был не столь скептичен.
- Но если сон - своего рода телепатия, почему Джона видел Гламуг, а не я? Я ведь ему гораздо ближе, чем этот первобытный шарлатан, - сказала Речел.