Зябко поежилась. Сентябрь в Амстердаме не то что июль в Испании. Если бы мечты имели свойство осуществляться, она сейчас жила бы с Селимом на Ибице. Или на его родине. С любимым везде хорошо, пусть бы ей даже пришлось изменить стиль одежды. Как-то Анабелла представила себя на улицах Кабула. Примерила шарфики и шали, закутывая в них пол-лица, по примеру мусульманских женщин. Зеленый шарфик идеально подошел бы к ее зеленым глазам.
У бара их встретила толпа друзей и знакомых. Первой подскочила целоваться-обниматься рослая Бриджит, которую в их компании недолюбливали за бесцеремонность. Во время лобызаний она ляпнула невпопад:
- Ну что, сегодня гуляешь, завтра засыпаешь?
Слова ее резанули слух. Анабелла не далала трагедии из собственного ухода, но и не собиралась представлять как нечто развлекательное, типа мюзикла. Устроила вечеринку, чтобы вместе повеселиться, потом проститься с друзьями. Холодно отстранив Бриджит, она прошла в бар.
Вечер удался.
Пропустив рюмочку как прежде, Анабелла веселилась от души - беспечально, беззаботно. Не вспоминала ни о прошлом, ни о будущем. Жила моментом.
После полуночи ведущий объявил:
- А сейчас подходим к нашей славной либелле-Арабелле поздравить с днем рождения!
Друзья принялись ее осторожно тискать и говорить подходящие слова. Анабелла отвечала что-то и посматривала в сторону барной стойки, где сидел Робин. Он не торопился подходить. Подолгу смотрел на нее, нервно постукивая по стойке круглой картонной подставкой для стаканов. Потом соскочил со стула и торопливо скрылся в коридорчике для персонала.
Робин пришел проститься на следующий день рано утром. Лег рядом с Анабеллой и, ни слова не говоря, заплакал. Стало его жаль. Хотелось обнять, прижать к груди, как ребенка, утешить. Сказать, что все будет хорошо. И у него, и у нее.
Но рука не поднималась. И говорить было трудно. И плакать не имела слез.
Она поцеловала его непослушными губами, прошептала:
- Не... надо... плакать... Я... тебя... люблю...
Закралась нелогичная и в то же время очень простая мысль: хорошо ей - уходит, избавляется от земных тревог и боли, а каково им, тем, кто остается, кто любит ее... Странно. А каково ей - умирать?..
Ровно в одиннадцать пришли три врача, одного из которых она знала - ее домашний доктор Бройс, подтянутый здоровяк с загорелым лицом. Присев на кровать, он ласково взял ее за руку, спросил:
- Ты уверена? Не передумала?
Анабелла слабо качнула головой - нет.
Они развернули ее кровать, поставили ближе к окну - там, как на празднике, сияло солнце, старалось просочиться в комнату сквозь шторы. Женщина-врач надела перчатки, достала темную склянку с длинной, непонятной надписью на этикетке. Надпись начиналась на "п", дальше Анабелла не разобрала. Она наблюдала за приготовлениями к собственной смерти и не совсем верила. Как будто пришли убивать не ее, а кого-то другого.
Врач взяла шприц - не одноразовый, из упаковки, а заметно использованный, стеклянный еще. "Почему старый... нестирильный... ах, да... все равно..." - пронеслось у Анабеллы. Вдруг где-то внутри взорвалось - не хочу умирать!
Взорвалось и погасло... Поздно. Все решено. Терпеть невыносимо. Эвтаназия - единственный выход.
Смерть - лучшее, что ей предлагает жизнь.
Врач открыла крышку,сказала:
- Запах похож на анисовый.
Проткнула иглой резиновую пробку. В шприц потекла прозрачная жидкость, совсем не похожая на яд...
Приближался момент, которого одновременно ждали и боялись. Присутствующие замерли, старались тише дышать. У тишины бывают тысячи оттенков. Сейчас она была с оттенком чего-то ужасного, невосполнимого, несправедливого, находящегося за гранью человеческого понимания и в то же время реально происходящего.
Доктор Бройс отошел к стене, но взгляда от шприца не отвел. По доброй воле ни за что не согласился бы присутствовать, но Анабелла - его пациентка, он должен следить, чтобы процедура прошла по правилам.
Тетя Анук всхлипнула и закрыла рот рукой. Будто только сейчас дошло: ее приемная дочка - красавица, озорница и хохотушка, сейчас умрет. Рано, слишком рано.
У Марайки текли молчаливые слезы.
Глядя на шприц в руках докторши, Анабелла подумала: "Один укол и - конец боли, конец всему земному. Встретимся с мамой и останемся вместе навечно". Ощутила легкое волнение как перед путешествием в далекий край. Она уже не видела ни тети Анук с дрожавшим подбородком, ни Марайки с мокрыми глазами, ни сумрачных лиц врачей. Ей представился солнечный луч в окне и тепло, которое его окружало.