А царь и сановники медлили. Художник был нищ, с нищими не церемонятся. К тому же, в картине было такое, что настораживало, не нравилось придворной знати, хотя и была она написана на религиозный сюжет.
Иванов ощущал вокруг себя, в придворных и академических кругах недоброжелательство и даже явную неприязнь. Чтобы спасти труд всей своей жизни, Александру Андреевичу приходилось теперь постоянно хлопотать, опешить от одного высокого покровителя к другому, чтобы еще раз напомнить о себе.
Внезапно навалилась беда. В журнале «Сын Отечества» появилась статья, которая в оскорбительных выражениях перечеркивала картину «Явление Мессии».
Иванов был сражен и несправедливостью журнальных нападок и пренебрежительным отношением к нему придворных невежд.
1 июля Александр Андреевич с последним пароходом возвращался из Петергофа в Петербург. В Петергофе он был у президента Академии художеств — великой княгини Марии Николаевны.
Третьего дня великая княгиня велела передать Иванову, что государь император приобретает картину за десять тысяч рублей и определяет ему две тысячи ежегодной пенсии.
Весть о «милости» монарха, решившего произвести его в пенсионеры-инвалиды, повергла Александра Андреевича в глубокое уныние. Одним мановением царской руки были развеяны все давние мечты и надежды художника. Он надеялся на вырученные от картины деньги отправиться в путешествие. Иванов мечтал обосноваться по возвращении из путешествия в Москве, в которой никогда не бывал, но любил всем сердцем. Там, в древней столице, он посвятит свою жизнь воспитанию и образованию русских художников в Московском училище живописи.
И вот теперь все эти планы рухнули из-за жалкой подачки царя. Иванов был глубоко задет и оскорблен тем, что картину «Явление Мессии» оценили всего в десять тысяч, тогда как картину Бруни «Медный Змий» купили за тридцать пять тысяч.
Еле волоча ноги, вернулся Иванов после этого известия в дом своего друга Боткина, где жил со времени приезда в Петербург. Дома Александр Андреевич почувствовал себя так плохо, что пришлось лечь в постель.
Но сегодня, первого июля, Иванову с утра полегчало, и он отправился в Петергоф, чтобы заявить о своем согласии на высочайшую «милость». Что же ему еще оставалось? Откажись он от этой горькой царской милости — и на него накинется не только рать журнальных борзописцев, но вся придворная челядь вкупе с чиновниками из Академии художеств во главе с ее ректором Бруни. А сейчас их пока сдерживает царское «благоволение» к нему.
И вот, скрепя сердце, опустошенный, он поехал в Петергоф соглашаться на оскорбительные условия, которые, конечно, не смогут вывести его из нужды, в коей он пребывал всю жизнь.
Но в Петергофе его ожидало новое испытание. Здесь его продержали три часа в передней, а потом сказали, что окончательное решение государя он узнает от министра императорского двора графа Адлерберга.
Иванов возвращается в Петербург последним пароходом. Он уже ничего хорошего для себя не ожидал, утратил всякую надежду. Душа его наполнена горечью и отчаянием.
Дома Александр Андреевич сразу лег. Вскоре явился Константин Дмитриевич Кавелин, с которым он недавно познакомился и успел близко сойтись. Кавелин был другом Герцена, и беседы с ним доставляли Иванову истинное наслаждение.
Но сегодня беседа не получалась. Иванов почувствовал себя совсем плохо, у него начались судороги.
Друзья думали, что все обойдется, как в прошлый раз, но состояние Иванова ухудшалось. Когда поздно вечерам явились врачи, они объявили, что положение больного безнадежно…
В ночь со второго на третье июля Александр Андреевич Иванов умер от холеры. Мытарства последних недель настолько подорвали его силы, что он не в состоянии был сопротивляться страшной болезни.
ТРИДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД
С утра, не переставая, моросил дождь. Стоял полумрак, хотя в Петербурге настал уже полуденный час. В кабинете президента Академии художеств горели свечи, в камине пылали березовые поленья. Но президенту Алексею Николаевичу Оленину было холодно. Маленький, сутулый, он сжался в комок, как бы затерявшись в огромном кресле. Его знобило.
Президента бросало в дрожь не столько от ноябрьского ненастья, сколько от страха. Смятение не покидало его со вчерашнего дня. Только накануне стало известно, что в академии поползли слухи о крамольной картине академиста Александра Иванова «Иосиф, толкующий сны». А ведь эта картина еще так недавно вызывала всеобщий восторг; на выставке в академии многие заявляли, что она достойна более чем золотой медали и что даже Брюллов бы так не написал.