Брюллов не раз говорил друзьям о непреодолимом желании написать в его сердце высокие, пламенные чувства. Как сокрушался он, что Пушкин далеко отсюда, а то он явился бы к поэту, на колени стал перед ним, но добился бы позволения написать его.
Только один раз видел Брюллов Пушкина. Зимой 1819 года молодой художник и еще кто-то из академистов были приглашены на вечер к Олениным. Брюллов весь вечер не отводил глаз от племянницы хозяйки дома, молодой генеральши Анны Петровны Керн. Около нее толпились поклонники. Среди них внимание Брюллова привлек молодой, смуглый и курчавый человек, почти еще мальчик, который, разговаривая, часто заразительно смеялся. Стоявший рядом с ним человек в очках стал ему выговаривать:
— Пушкин, довольно ребячиться… Слышишь, Пушкин!..
С этого мгновения Брюллов перестал замечать красавицу. Теперь он не сводил восторженного взгляда с Пушкина.
…Художник напрягает свою память и рисует поэта, увиденного им один-единственный раз. Но он так сроднился с его стихами, они заняли такое большое место в его жизни, что ему не трудно воспроизвести его облик. Брюллов изобразил Пушкина юным, вдохновенным, погруженным в раздумье и как бы прислушивающимся к чему-то неведомому, которое он собирается вот-вот поведать людям в дивных звуках…
2 сентября 1822 года в «Русском инвалиде» было напечатано: «Кавказский пленник». Повесть в стихах, соч. А. Пушкина. Спб., 1822, продается на Невском проспекте, в доме, принадлежащем Императорской публичной библиотеке, в квартире Н. И. Гнедича». К стихам был приложен портрет Пушкина, рисованный Брюлловым и гравированный Егором Гейтманом, окончившим Академию художеств годом раньше Брюллова.
В книге значилось такое примечание: «Издатели присовокупляют портрет автора, в молодости с него рисованный. Они думают, что приятно сохранить юные черты поэта, которого первые произведения ознаменованы даром необыкновенным».
Это был первый портрет Пушкина, появившийся в печати.
Пушкину портрет понравился.
В это время Брюллов уже находился в пути в чужие края. Вместе с братом Александром он выехал из Петербурга 16 августа 1822 года. Оба они направлялись в Италию как пенсионеры Общества поощрения художников.
Карлу Брюллову шел двадцать третий год.
ПОД НЕБОМ ИТАЛИИ С РОССИЕЙ В СЕРДЦЕ
В Риме уже несколько лет находились пенсионеры петербургской Академии художеств Щедрин, Гальберг, Басин. Они сразу приняли в свою компанию братьев Брюлловых.
Щедрин, влюбленный в природу Италии и писавший ее так, как никто из римских и иностранных художников, взял на себя роль гида. Он не только показал своим новым друзьям достопримечательности Рима, но уговорил всю компанию отправиться в путешествие.
После странствия по Альбанским и Тускуланским горам молодые русские художники приехали в Тиволи. Здесь Щедрин и Брюллов объявили, что остаются писать с натуры в этом чудном месте. Темные каменные дома Тиволи, частые порывы ветра, рев величественных водопадов — все это пленило Брюллова, ибо виденное им до сих пор в Италии лишь ласкало глаз и постепенно погружало в изнеживающую лень…
Брюллов принялся за работу, но в досаде тут же уничтожал написанное. На картинах его появлялись застывшие каскады воды, а ему хотелось, чтобы картины воспроизводили стремительное движение воды и шум водопадов. Брюллов был недоволен тем, что сам писал, и восхищался тем, что писал Щедрин.
Глядя на его «Вид Тиволи», Брюллов чувствовал, что он слышит рев водопада, и водяная пыль как бы покрывает его лицо, руки, платье…
Часто, стоя со Щедриным на мшистых скалах, окружающих Анио, недалеко от виллы мецената, Брюллов повторял:
— Не он один любил искусства, и на севере умеют любить их!
Новые друзья говорили о России. Щедрин уже пять лет жил вдали от родины и о событиях в Петербурге питался лишь скудными сведениями.
Брюллов рассказывал об академии, о профессорах, о стихах Пушкина, волновавших все русское общество. И на берегах Анио звучали стихи, сложенные Пушкиным на берегах Невы.
Вокруг громоздились скалы, рев водопадов повторяло горное эхо, воздух вокруг друзей белел от водяной пыли, заросли лавров тянулись из каменных щелей, строгие кипарисы задумчиво стремились к небу… А Брюллов вдруг запел:
А когда кончил петь, сказал со вздохом:
— Хотя здесь вместо сосен растут лавры и вместо хмеля — виноград, — все мило, прелестно! Но без слов. Молчат. И даже кажется все вокруг умирающим для тех, кто думает о родине… Эх, вместо копирования в Ватикане для почтенного Петербургского общества поощрения художников обуревает меня сильнейшее желание произвести картину из российской истории.