— дурным голосом за стеной орёт сосед. Сосед, то есть Прокофьич, как его все зовут, немножко «тронулся» на почве разоблачения культа личности Сталина и увольнения в запас Никитой Хрущовым шестисот тысяч воинов. Был он замполитом в артдивизионе, а уволившись в запас, остался без профессии, разменяв пятый десяток. Помешательство его никому не мешало. Получал он небольшую пенсию, так как нужного срока в армии не выслужил. Пенсию почти полностью регулярно отбирала дочка, якобы в уплату за заботу о нём. На оставшиеся гроши он покупал в соседнем киоске «Союзпечати» газеты «Правда» и «Красная звезда». Внимательно штудировал их от доски до доски, и каждое утро минут на двадцать проводил на кухне коммуналки политинформацию соседкам, спешащим кое-что приготовить перед уходом на работу. А когда кухня пустела, продолжал излагать изгибы политической линии партии внутри и вне страны кастрюлям и вёдрам. Старшие школьники и даже студенты всего дома обращались к нему, как к энциклопедическому справочнику перед сдачей зачётов или экзаменов по общественным наукам. У него можно было узнать имена руководителей братских компартий дружественных, не совсем дружественных и совсем недружественных стран, осведомиться об отчетных цифрах урожая хлопка-сырца за прошлую пятилетку, дебете добычи нефти, запланированном на конец текущей пятилетки. Чувствовал себя он нужным человеком, что придавало ему уверенности в себе и, как ни странно, здоровья. Словом, все его считали добрым, никому не делающего зла дурачком.
…Снова болевой обруч стягивает череп Афанасию. Бьётся в рваном ритме кровь в сосудах, рвёт их стенки, крушит тканевые клетки… Поднялась температура… Жарко… Хочется пить… Пот влажнит давно немытое бельё…
…Уф-ф… Жарко… жарко…. Белый августовский полдень… Старая соборная площадь до самых Присутственных мест полна народу. Представителей предприятий и организаций собрали на торжественный митинг по поводу вручения городу Ордена Ленина. Должен быть «сам». Трибуна, обтянутая кумачом, с гипсовым гербом, раззолоченным бронзовой краской, торчит рифом среди людского моря перед выходом из соборной колокольни. Вокруг трибуны протянут канат, у которого прохаживаются дюжие парни с военной выправкой. Густой воздух обволакивает всё вокруг. Камни зданий и асфальт мостовой пышут жаром. Пыльные листья деревьев в сквере безжизненно застыли в дремотной истоме. Площадь полнится терпким духом множества людских тел, изнывающих от избыточного тепла. Жарко. Пить хочется. Топчется на месте народ. Уже рассказаны все анекдоты, обсуждены результаты последних футбольных матчей, а митинг всё не открывают. Два часа уже топчется толпа. Никого не выпускают с площади. За каждого присутствующего несут ответственность старшие делегаций. Афанасия тоже отрядили с делегацией завода. Благо, сейчас начало месяца, работы нет. Человек он вполне надёжный, когда не пьян. Всё же — бывший солдат-фронтовик. Выступать, правда, любит, да там ему слова никто не даст. В крайнем случае, товарищи присмотрят. Дано указание. К тому же, живёт он в центре, близко будет домой возвращаться с митинга. Текут струйки пота по спине у Афанасия, язык шершавый, едва ворочается во рту. Забился Афанасий под старый клён у бокового скверика. Ему ещё ничего, а каково тем, кто посреди площади? — «Вот и будь тут лучшим из лучших, — думает Афанасий, — Сунут вот так в пекло, поближе к трибуне… Можно и коньки отбросить от такого старания…».
Афанасий расстёгивает рубаху, вытирает шею и грудь. — «Эх, попить бы… Пивка бы холодненького», — мечтает Афанасий…
«Засранцы… Зачем народ собирать заранее?.. Мучился чтоб?.. Сказали б в три, пришли бы в три. А то — давай к 12-ти». Упаси Бог — опоздают! Накажут!» — рассуждают рядовые партийцы. — «Из-за таких вот у нас всё наперекосяк». — «Полно трепаться! Небось, на собрании не выступишь. Язык в задницу заткнешь! Бьёшь в ладоши «Браво» и орёшь «Ура». Теперь терпи и не выступай».