Что-то подкупало Афанасия в этом мужике — то ли, несмотря на хмель, добрые с грустинкой глаза, то ли большие белые руки с длинными тонкими пальцами пианиста, то ли какая-то неуловимая изящность во всём его облике вопреки некоторой неопрятности в костюме. От него исходило дружелюбие и доверие, какое редко чувствуешь, когда хочется откровенно исповедаться и поделиться с человеком своими радостями и горестями.
«Видимо такими качествами обладали раньше старцы-отшельники где-нибудь в Оптиной Пустыне или Печерской Лавре, проповедники, прорицатели и пророки. Ещё реже бывает, когда встречаются два таких человека. Наверное, между ними устанавливается наивысшая гармония, которая и есть счастье», — подумал Афанасий, внимательно выслушав Анатолия Викторовича. И тут же изложил ему свою короткую, но драматическую биографию так, как она «прокручивалась» нынче в его памяти, заостряя внимание на тех её эпизодах, которые казались ему значительными и памятными.
«Да-а… Хлебнул ты почище моего… Считай, всю войну был в окружении… И без снарядов… Спереди враг — сзади заградотряд… Что ж, видать, судьба свела нас с тобой не зря… Давай выпьем за тех, кому удалось выжить, то есть, за нас с тобой…» — сказал Анатолий Викторович и вынул из бокового кармана пиджака фляжечку армянского коньяку. Таких флакончиков Афанасий ещё не видел. То есть, видел, но в Германии, когда служил. А здесь спиртное продавали больше в поллитровых бутылках.
«Тося, дай нам, пожалуйста, маленькую шоколадку», — обратился Анатолий Викторович к женщине за стойкой.
«Щас, щас, Анатолий Викторович, вот отпущу деток и сей секунд выдам». - ответила буфетчица, рассчитываясь с мальцами.
Тем временем, Анатолий Викторович отвинтил пробочку на горлышке фляжечки-флакончика и налил в стаканы ароматную янтарную жидкость.
«Вижу, Афанасий, не пробовал ты такого напитка». — «Не пробовал, Анатолий Викторович. И не видел, чтоб в такой таре он продавался». — «Верно. Пока в такой таре продают в некоторых магазинах, куда тебе нет входа… Но, думаю, скоро появится такая тара и в других магазинах. Другое дело — содержимое. За него не ручаюсь. То есть, этикетка будет та же, но качество влаги — вряд ли. При массовом производстве качество продукта всегда проигрывает. Это — наука. Потому вещь, изготовленная вручную, — уникальна. Даже самый лучший мастер дважды одинаково сделать не может. Потому стоит такая вещь много дороже, чем вышедшая из-под машинного штампа. Так что — выпьем!»
— надрывается хор за стеной в репродукторе. «Надо же, — думает Афанасий, — Нынешнему Генеральному нравятся песни его молодости. При Никите и при Лёлике эти песни не пели. Правда, Лёлик любил эту, как её, где«…парнишка на тальяночке играет про любовь». Видать, будила воспоминания, когда они вместе с Кучером ещё могли сыграть в любовь». — Это так Анатолий Викторович говаривал. А он-то уж знает».
Так получилось, что ещё несколько раз Афанасий случайно встретился с Анатолием Викторовичем в том подвальчике после памятного митинга, а потом встречи их стали регулярными.
«Понимаешь, Афанасий, ты для меня — прямой контакт с жизнью, — заплетающимся языком говорил Анатолий Викторович после первой бутылки. — Через тебя я щупаю истинный пульс наш. Что есть наши средства массовой информации? — спрашивал он, — Пропаганда! — Сам же и отвечал Анатолий Викторович. — А пропаганда — сиречь реклама! Сам учу, как её, сердешную, делать. Реклама не всегда даёт правдивую информацию о том, что рекламирует. А поскольку у нас нет конкурирующей фирмы, то и вовсе можно «лепить» что угодно. Вот, к примеру, что говорит Никита? — «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!» — То есть, через двадцать лет. Хитёр, сукин сын! Беспардонный спекулянт! Знает, что не доживёт. Авантюрист! А нам потом выкручивайся! Живёт сегодняшним днём. Попомнишь мои слова, плохо это кончится. Ничего из его затеи не выйдет. Потом, поди, исправляй! Оправдывай его загибы. Вторая целина будет!» — «А што целина? Всё в порядке! «Героев» люди получают, как на войне. По телеку сам видел». - возражает Афанасий, прихлёбывая пиво. — «То-то, что по телеку всё в порядке. Я то сам видел. Ездил, с людьми говорил. Старожилами. Учёными, которых, правда, Никита записал в отступники. Ты думаешь там дураки живут? Или только вчера человек начал заниматься земледелием? Сухо там. Урожай может будет раз в пять — шесть лет. Зато травы — по грудь лошади! Там несметные стада скота можно содержать на отгонных пастбищах. Кормить мясом всю планету при умелой постановке дела. А он что? — Перепахал всю степь! Выдует ветрами всю почву, незакреплённую травой, погубит земли. Да и урожай, когда есть — собрать его некем. Людей нет, техники нет, дорог нет, хранилищ нет! Авантюрист! Сукин сын!» — «А вы бы написали в ЦК!» — Ехидничает Афанасий. — «Писал, Афоня… За то и кафедры лишили… Выговорешник схлопотал… Не понимаю текущего момента… Наливай, да излагай, как там дела на вашей фабрике…» — «А што наша фабрика? Гудок отменили, а так всё по-старому. Первую декаду отгуливаем, вторую раскачиваемся, третью через пень-колоду работаем, четвёртую — вкалываем с прихватом, последний день — до утра нового месяца. Как всегда дня не хватает. Но план выполняем и перевыполняем. Знамёна дают, ордена тож, иностранцев к нам водят. Не знаю, как там уж всё это делается». — «Да очень просто. План кто даёт? — Министерство. Кому нужен план? — Министерству. Значит и корректирует его при нужде. На сём вся наша экономика построена. Сам дал, сам взял, сам отчитался, сам себя наградил.