Вещи исчезают, но что-то в них не исчезает никогда. Это «что-то» – нетварная и бессмертная воля к созиданию и уничтожению сущего. Ты вот боишься часа, что вычеркнет тебя из бытия, как будто тебя никогда и не бывало. Но страшно не это, а то, что ты продолжишь жить, принимать и отдавать звуки, образы и мысли, не имея права на остановку. Чувствовать себя частицей водоворота, из которого тебе никогда не выбраться, – это ли не ужасно? Растаять, развеяться, быть стертым, как стираются водяные письмена!..
Ах, если бы все было настолько просто!
Во что я ступил? Я практически себя не узнаю. Тот Муса ал-ʻАскари, что заснул незадолго до полуночи, – это кто-то другой, отличный от проснувшегося ровно в полночь Мусы ал-ʻАскари. Тот Муса ни о чем серьезном даже не желал слышать, а этот только и делает, что задает вопросы о жизни и смерти и ожесточенно, с остервенением думает. Он не может спрятаться от своих мыслей, что неудержимо рвутся вперед, отказываясь выжидать или, тем более, стоять. Его мысли – охотничьи псы, напавшие на след дичи и потому самоотверженно продирающиеся сквозь заросли, кустарники и скалы; их носы уже неотличимы от самой пыльной земли, их языки, забывшие вкус воды, свисают из полуоткрытых пастей… Эти «псы» не отступят, пока не найдут жертву и не укажут на нее хозяину…
Чуткие ноздри моих мыслей уловили запах очень редкой, если не сказать экзотической, добычи. Я его не слышал до тех пор, пока голос не приказал мне проститься с «Последним днем». Моя мысль очень долго сладко спала и пробудилась вместе со мной сегодня, в полночь. И вот, я теперь продираюсь сквозь заросли, кустарники и скалы, спеша увидеть свою жертву. Я уверен в том, что она существует, ибо чую ее запах… Разве что очень хочется спросить: где же пряталась моя цель ранее? Почему я начал догадываться о ее существовании только сейчас? Насколько я помню, ее не было в воздухе, которым я дышал, в воде, которую я пил, в еде, которую я поглощал без разбору, как не было ее и во всем, что я когда-либо видел, слышал или осязал. Она дрожала в одном из многочисленных карманов моего естества, который мне еще не доводилось выворачивать.
Да и сам я – огромный карман, скрывающий другие карманы, что, в свою очередь, прячут мириады маленьких кармашков. В каждом из них лежат клад и тайна, ведущая к еще большей тайне. Этим я похож на жемчужину, которая, хоть и состоит из слоев перламутра, имеет своим центром невидимую песчинку – тайну своего бытия. Так я чувствую себя в эту минуту, и этого чувства я не испытывал сроду.
Удивительно споро топают мои мысли, – словно муравьи по каменистому плато. У них как будто выросли крылья – то ли бабочки, то ли ласточки, не разобрать… Где они взяли эту силу, эту скорость? Где же все это было раньше? Каковы границы этого невиданного явления?.. Да и вообще: что есть сила, где она скрывается – в костях ли, в мышцах ли, в крови ли, в мысли ли, в чувстве ли, – или же в других убежищах, недоступных нашему воображению?
Никто не будет отрицать, что питон сильнее воробья, но в юности я наблюдал сражение питона и воробья, в котором победила именно птица, – потому-то я и запомнил его на всю жизнь. Змея пыталась проникнуть в гнездо, где уже чирикали пятеро птенцов, и даже успела съесть одного из них, когда внезапно прилетела хозяйка, покинувшая свое жилище в поисках еды. Увидев мерзкую тварь на дереве, она словно сошла с ума: ее истошный, горький крик, крик ужаса и отчаяния, разносился по всей зеленой чаще. Вначале птица не осмеливалась приблизиться к питону, однако, набравшись сил, она одним, крайне изящным движением, в мгновение ока вонзила свой клюв прямо ему в глаз. Змея тотчас же рухнула на землю, словно безжизненный кусок каната.
Я вспоминаю эту славную баталию и не могу понять: где воробьиха взяла столько смелости, столько силы, сохранившей ее жизнь и жизнь ее птенцов в борьбе со змеей? Неужто в материнской любви? Но где тогда прячется эта любовь? В костях? В мускулах? В крови? И почему кости, мускулы и кровь – вместе ли, врозь ли – не смогут совершить удивительных подвигов, если их не возбудят настолько же удивительные чувства?
Однажды я прочел историю о некоем расслабленном мужчине, что сидел в своем саду, наслаждаясь утренним солнцем и видом, открывавшимся за пустым проемом ворот. Внезапно, через этот самый проем в сад вальяжно вошел огромный немецкий дог. От неожиданности и ужаса перед мускулистым зверем несчастный закричал, в его усохших ногах вновь закипела кровь, он одним прыжком достиг двери своего дома и спрятался за ней. С тех пор этот человек считался всеми соседями совершенно здоровым… Какая воля направила кровь к его немощным конечностям? Почему она раньше не приходила ему, отчаявшемуся калеке, на помощь? Все это лишь любовь к жизни? Но разве не любил он жизнь и прежде? Или же любовь к жизни растет и уменьшается, усиливается и ослабевает, сообразно с жизненными обстоятельствами?