***
А вы знали, что память человека способна сохранять информацию, эквивалентную приблизительно 3 миллионам часов видео? И забывчивость не всегда знак плохой памяти, а процесс, который помогает организму избавиться от ненужной информации и сосредоточиться на важном.
Не помню, как оказалась в самолете.
Не помню, как добралась до Стамбула и как провела часы ожидания.
Не помню, как села на рейс до Москвы.
В тот момент единственное, что имело значение – не рассыпаться на части.
Наш самолет едва коснулся посадочной полосы, и Соня с Кристиной нетерпеливо развернулись ко мне, ожидая, когда я достану заветный конверт.
– Ну что? – Соня, нетерпеливо сминая потертый бумажный конверт, предлагала мне его открыть. – Настало время узнать правду?
– Не уверена, что готова, – дрожащим голосом ответила Кристина. – Я ведь только перестала плакать.
– Вик? – Соня положила руку на мою и нежно погладила. – Если хочешь, мы откроем.
Я безразлично пожала плечами, ощущая себя почти призраком, будто сердце мое давно уже остановилось.
– Давай, открывай, я больше не выдержу, – решилась Кристина. – Это не конверт, а настоящее чудовище! Как можно так изводить людей?!
– Хорошо, – Соня осторожно вскрыла конверт и извлекла бумаги.
Подруги пробежались глазами по тексту, и выражение их лиц стало озадаченным.
– Что это значит – дифференцированные клетки, отсутствие атипии? – Кристина всматривалась в строки, тщетно пытаясь понять.
– А что такое фиброаденома? – Соня тоже не нашла желанного ответа.
Они думали, там будет прямым текстом написано: «Вы умрете» или «Поздравляем, вы потеряли любовь всей своей жизни, уступив страхам!»
Я с горечью усмехнулась. Но вдруг что-то щелкнуло в голове, и я разразилась безудержным смехом.
– Вик? – встревоженно окликнула Соня.
– У нее истерика?
– Это лечится?
Истерика лечится. И чертова фиброаденома лечится. А вот глупость — увы, нет.
Эпилог
– Ну что, Виктория Сергеевна, рад видеть вас, как ваше самочувствие сегодня?
Дмитрий Петрович, хирург, назначенный для операции по удалению доброкачественных опухолей в моей груди, вошел в палату с яркой улыбкой. Я едва выдавила что-то вроде «ы» в ответ. Мама крепко сжала мою руку, призывая к вежливости.
После моего возвращения из Парижа в слезах мама преобразилась. Наверное, все матери испытывают это, видя своих детей сломленными и потерянными. Я рассказала ей все: о биопсии, страхах перед диагнозом, об отпуске и об Алексе. Особенно о нем.
Теперь мы с ней неразлучны. Стоит отпустить обиды и поговорить сердцем, и все наладится. Совсем не страшно.
–Пришли новые анализы, прежде чем мы отправимся на опера… – он замолк, вглядываясь в мою карточку. – Так-так!
– Что там, Дмитрий Петрович, что с фиброаденомами? – голос мамы померк, и я тоже напряглась, вдруг испугавшись, что первые результаты оказались ошибочными.
– С ними все в порядке, они, как и раньше, не угрожают вам, но боюсь, что их удаление придется отложить…
– Что? – я не верила своим ушам, ведь из-за операции отложила несколько значимых собеседований, на одно из которых взяли мою одногруппницу, и она теперь занимает чудесную должность. – Что значит «отложить»? На сколько?
– Ну… – серьезность его вида сменилась каким-то глуповатым изумлением. – Месяцев на девять, по меньшей мере…
Мама застыла, кажется, поняла всё, а я – нет. Кристина была права, в последнее время я отупела.
– Что вы имеете в виду? П-почему девять месяцев?
– Потому что у меня для вас отличная новость, Виктория Сергеевна! Вы беременны. Поздравляю!
– … ч-что?
Конец