Воспоминание искрой пролетело в памяти и погасло.
Мария прикоснулась к руке Варлена горячими пальцами.
— Я была на том собрании в редакционном зале «Maрсельезы», когда вы говорили это, Эжен. Вы не знали, но вы, именно вы спасли меня на краю пропасти, когда ворочаться в помойке, именуемой жизнью, опостылело до последней крайности! Я запомнила ваши речи еще с той поры, когда мы с вами вместе работали у мадам Денвер. Вы были на голову выше других, от вас веяло силой, какая дается только вождям. Вы уволились, ушли, хотя брак с мадам Деньер был бы для вас лестницей в обеспеченное будущее, — так шептались в мастерской все. А вы уволились, и я отчетливо понимала почему. О, женщины проницательнее мужчин, Эжен! И потом — эти письма из изгнания! Вы переживали там то же, что мы, беглецы из Польши, много лет переживаем здесь, в Париже. Когда вы уехали, я заходила к Луи, узнала, что вам грозил новый арест и, конечно, суд. Я помню великолепную речь на втором процессе Интернационала, когда вас присудили к трем месяцам Сент-Пелажи… Да, вы уехали, и мне стало еще тяжелее, Эжен! Многие богатенькие поклонники протягивали ко мне руки, хотя мы, эмигранты, и считались и считаемся здесь людьми второго сорта. Но ведь есть прошлое, которое невозможно и непростительно забыть. Он и его виселица! И было еще настоящее: где-то там, в изгнании, бродили вы, тоже бездомный и, может быть, теряющий силы, отчаявшийся! Я думала, верила, что со временем сумею быть полезной и хоть чуточку помочь вам… И вот теперь… Я не отпущу вас!
— Отпустите, Мария! У меня есть обязанности, и лишь я смогу справиться с ними. Вы же сами никогда не простите мне, если я совершу подлость! У меня хранятся списки членов парижских секций Интернационала, и я должен сделать все возможное, чтобы они не попали в руки версальских палачей. Многих из моих друзей ждут аресты, суд, тюрьма, а возможно, и смерть. Ну, скажите, Мария, могу ли я поступить иначе, даже если у меня всего один шанс из тысячи?
— Да, вы правы, Эжен, как всегда! — Она принялась торопливо застегивать жакетку. — Я иду с вами.
Он медленно и устало покачал головой:
— Нет, Мария! То, что мне предстоит сделать, я должен сделать один. А вы… вы можете поставить меня под удар как раз своей… внешностью, вы слишком бросаетесь в глаза. Нельзя, Мария!
Она напряженно думала несколько секунд, всматриваясь в Варлена с тревогой и заботой.
— Вы совершенно поседели за последние дни. — И, взяв обеими руками его свободную руку, крепко, по-мужски, пожала ее.
— Но вы вернетесь? Да? И вы обещаете быть осторожным, да? Я тоже сейчас должна идти к Врублевскому, кое-что необходимо передать на словах. У него есть возможность достать некоторым федератам фальшивые документы для перехода границы. Постойте-ка…
Мария испытующе оглядела сюртук Эжена, взяла со стола, повертела в руках его шляпу.
— Костюм, что же, вполне приличен! Но знаете что… — Она схватила саквояжик и принялась рыться в нем. — Погодите, погодите немного, Эжен! От слепящего света в типографии у меня одпо время болели глаза, и доктор рекомендовал… Ага, вот они!
Она достала большие очки с темно-зелеными стеклами и надела их ему.
— Спасибо, Мария. Мне пора.
— Я провожу вас мимо консьержки.
— Как раз этого и не следует делать, Мария. Они всегда наблюдательны, эти домохозяйские церберы. Увидит нас вместе и примется следить за вами, вы же чужая, не жили здесь…
— Не беспокойтесь. Здесь, у Сюзи, мне пока ничто особенно не грозит. И меня тут никто не знает, выдумаю что-нибудь и выкручусь…
Приоткрыв дверь, Мария выглянула в коридор, там было пусто.
— Можно, никого нет! Счастливо, Эжен!
ДОКТОР МАРКС
(Тетради Луи Варлена. 1885 год)
У Клэр Денвер были любимые писатели и дорогие ей книги, которые она перечитывала с неизменным удовольствием и многие страницы которых знала наизусть. Но влекли к себе и романтические поиски женского идеала Жермены де Сталь в «Коринне» и «Дельфине», заставляла задумываться революционно восторженная назидательность Жорж Санд в «Индиане» и «Консуэло», смешили и восхищали неизменно победные похождения благородных мушкетеров Дюма-отца, не одну слезу пролила она над гротескно-трагическими персонажами добряка Диккенса. С девических лет вошло в привычку перелистывать перед сном несколько страничек причисленных еще при жизни к «бессмертным», а ныне — увы! — покойных корифеев слова: Стендаля и Бальзака, Эжена Сю и Мюссе.