Кое-как отряхнув в гостинице дорожную пыль, приводя себя в порядок и наскоро перекусив в ближайшем кафе, все отправляются на первое заседание конференции в таверну Фримэсонс-армз на улице Лонг-Эйкр.
Задача конференции весьма ограниченна, предстоит составить и утвердить повестку работы Первого конгресса Интернационала, который намечено созвать в будущем году. Но им, пролетариям разных стран, так важно познакомиться поближе, обменяться опытом борьбы с фабрикантами и торгашами, захватившими власть на всех континентах. Поди-ка, и не осталось на земном шаре места, где самой победной музыкой не является золотой звон доллара, соверена и франка!
„А мы, рабочие… ведь, несмотря на то что изъясняемся на разных языках, думаем мы одинаково, ибо все мы — люди одной судьбы“. Во всех странах и на всех материках пролетарии одинаково бьются в тисках нужды и бесправия, их жены и дочери преждевременно старятся, а дети чахнут и мрут от недоедания и болезней в приютах и больницах для бедных, а то и прямо на улицах. У голода и нищеты во всем мире — одно обличье, одна внешность, одна суть. И лишь Международное Товарищество Рабочих, именуемое ныне Интернационалом, может дать труженикам возможность борьбы за лучшую власть.
Варлен задумался о докторе Марксе. До знакомства с ним Эжен был чрезвычайно, крайне предубежден против него, так как именно он, Маркс, осмелился выступить с резкой, разящей критикой книги Жозефа Прудона „философия нищеты“, которую все — и Толен, и Бурдон, и Лимузен, и Фрибур — почитают подлинным откровением, современным евангелием трудящихся. И хотя „Нищета философии“ Маркса написана еще при жизни учителя, восемнадцать лет назад, хотя она написана Марксом по-французски и впервые издана в Париже, Варлен принципиально не читал и не брал эту критическую книжицу в руки, так оскорбительна и даже кощунственна казалась ему сама дерзость осуждения учения Прудона, всю жизнь призывавшего людей не к восстаниям и революциям, а к мирному переустройству общества.
И вот… Пусть единомышленники назовут Эжена отступником, но он вынужден признать, что Маркс поразил его своим анализом событий, которые до сего времени представлялись хаотическим нагромождением фактов, лишенным всякой внутренней логики развития. Варлен полагал, что нет объективных законов, управляющих жизнью общества, а Маркс увидел эти законы, вытекающие, по его мнению, из самой сущности взаимоотношений людей. Он подкреплял свои суждения множеством примеров из жизни и данными статистики. Эти примеры и цифры, взятые, кстати сказать, и из французской действительности, оказались весьма убедительны.
Глядя в проницательные глаза доктора Маркса, ов заново перебирал в памяти все, что слышал о жизни этого человека, о его изгнании из родной Пруссии дo обвинению в так называемой „государственной измене и оскорблении его величества“ — удел многих подлинных революционеров! — о лишении прусского гражданства, о высылке из Парижа и Брюсселя по требованию той же Пруссии, не желавшей оставить „преступника“ Маркса в покое даже в изгнании; о тюрьме Амиго в Бельгии, куда он был заключен в сорок восьмом году, о неимоверно трудных условиях существования его семьи. Уже здесь, в Лондоне, Варлену рассказывали, что в доме доктора философии часто не оказывается денег на покупку самого необходимого, на пищу, на лекарства для болеющих детей. Годовалую Франциску похоронили на кладбище для бедных, а деньги на гробик мать заняла у одного из французских эмигрантов; двух сыновей, крошку Гвидо-Фонсика и любимца Эдгара, похоронили… Во всех несчастьях, обрушившихся на семью Маркса, повинна прежде всего крайняя нужда, та же самая нужда, что преследует повсюду и простых тружеников, — такое не может не вызвать искреннего и глубокого сочувствия.
После пяти дней работы, несмотря на споры и расхождения по ряду вопросов, повестка конгресса выработана и утверждена. Следует мимоходом отметить, что делегаты всех стран горячо и озабоченно говорили о женском и детском труде. Как и в Париже, женская доля повсюду тяжелее доли мужчины: помимо многочасовой работы на ткацких в прядильных фабриках, в прачечных, швейных и всяческих ремесленных мастерских хрупкие женские плечи несут на себе основную тяжесть забот о семье. Слабая, больная или беременная женщина вынуждена продолжать работу, и сразу же после родов, истощенная болями и кормлением ребенка, она снова возвращается к машине, станку или корыту. Иначе, без ее заработка, невозможно прокормить семью. А детский труд—варварство, изуверство!