— Но вы же, Эжен, перед войной уехали из Парижа, когда вам угрожал арест, — стараясь скрыть смущение, горячо перебил Вийом. — Перед третьим судебным процессом над парижскими секциями Интернационала. Вы же вернулись из Антверпена лишь после Седана!
Вар лен чуть помолчал.
— Видите ли, Максим… Тогда все еще было впереди. И, кроме того, из-за моего поступка не мог пострадать никто. А сейчас — может! Мне необходимо или спасти, или уничтожить хранящиеся дома документы. И еще… тогда рядом с моим покалеченным братом Луи оставался средний брат, Ипполит. А сейчас я не знаю, где он. Вполне возможно, что его тело уже засыпано негашеной известью в очередной братской могиле. И я не могу оставить искалеченного Луи на произвол судьбы! Если я сбегу, скроюсь, версальские судьи спросят за мои «грехи» с него. Разве нет? И если случится такое, как же мне жить дальше?
Большая Мари положила к ногам мужа охапку старой, заношенной до дыр одежды.
— Вот что нашлось, Альфонс. Может, кому-то тоже нужно переодеться?
Делакур буркнул:
— Спасибо, Мари! — И оглядел Эжена и Максима. — Да нет, птица-синица, пожалуй, внешний вид сих преступников не вызывает особых подозрений. Смущает меня лишь разбойничья борода Эжена, на изображения которой «Фигаро» потратило немало типографской краски! Почти документальная улика! Сбрить бы ее к чертям собачьим!
— Перестаньте, Делакур! — оборвал Варлен. — Идите, переоблачайтесь, инсургент! — И когда Альфонс скрылся за занавеской кухоньки, с улыбкой повернулся к Большой Мари:
— Запомните, Мари! «Морозами изгнаны ныне, вернутся все птицы весной». И верьте: все ваши самые чудесные птицы обязательно вернутся! И будет у вас не одна счастливая весна. Не поддавайтесь горю, милая Мари, не теряйте надежды иа нашу будущую победу. Будут весны, и вернутся птицы!
Большая Мари смотрела на Варлена глазами, потными слез и тревоги.
— Ах, если бы сбывалось то, о чем поется в песнях! Я так боюсь за Альфонса, Эжен!
Ну и глупая птица-синица! — заворчал вернувшийся с кухни, переодевшийся в затасканную одежонку Делакур. — Ты вот что, жена, дай-ка мне корзинку или кошелку, какую тебе не жалко. И представь: шляюсь по городу в поисках черпака угля или десятка картофелин. Ну, ты посмотри, драгоценная? Разве твой Альфонс похож на презренного повстанца и федерата? У него всю жизнь — единственная забота — как бы сунуть свое рыло поглубже в корыто, пожрать и попить вдоволь! — И вдруг, словно что-то невидимое толкнуло Делакура, oн перестал шутить, шагнул к занавеске в спальню. Приоткрыв ее, несколько секунд молча смотрел в глубину каморки на детские кроватки. Потом повернулся к жене, лицо его от колеблющегося пламени свечи то прояснялось, то покрывалось глубокими тенями. — Береги их, Мари! Я вернусь, как только позволят обстоятельства.
— Ты сам… береги… себя.
— За меня не беспокойся! Помни гадалку и красного быка. И не мешай россказням Клюжи о том, как меня расстреливали на обрыве. А теперь иди, послушай возле се дверей!
— Хорошо, Альфонс!
Осторожно скрипнув дверью, Мари ушла. Делакур торопливо затискивал в топку печурки свои гвардейские, с сорванными лампасами брюки и пытался газетными обрывками поджечь их. Варлен думал о Луи и тайнике на рю Лакруа, а Максим Вийом сидел у стола грустный, помрачневший. Неожиданно, будто очнувшись от сна, вскочил, бросился к Варлену, протягивая ему повязку с красным крестом, сорвав ее с собственного рукава.
— Возьмите, Эжен! Возьмите, пожалуйста! Давайте, я повяжу вам! С ней вы даже ночью пройдете всюду, где захотите. Да дайте же вашу руку!
Но Варлен решительно отстранился.
— Благодарю, Максим! Я не могу допустить, чтобы из-за меня рисковали вы. Ваша жизиь в настоящее время представляет не меньшую ценность, чем моя. Вы — известный, талантливый журналист. А что я? Если чудом останусь жив, снова — простой переплетчик чужих книг. Вы напишете воспоминания о Коммуне, может быть, даже роман, расскажете будущим поколениям, как мы боролись и умирали. И это несомненно принесет пользу. А я? Ну, переплету в сафьян или в телячью кожу десятки томов какого-нибудь новоявленного властителя, «спасителя» Франции. Велика ли заслуга? Нет, Максим! Большое спасибо! Я не имею права принять от вас такую жертву!
Едва слышно скрипнули ступеньки, в полуоткрытой двери показалось лицо Большой Мари.
— Она спит, Альфонс! Слышишь? Храпит на весь дом.
— Ага, слышу. Наверно, напилась на радостях, как свинья! Век бы ей не просыпаться, старой шкуре!
— Альфонс!
— Ну, ладно, ладно, Мари! Отныне я больше не сквернословлю! Аминь! Пошли, друзья. Полагаю, что первым лучше всего выйти Максиму, а? Достойный служитель медицины спешит на милосердное дежурство в госпиталь, скажем Сент-Антуан, где его помощи ждут версальские труженики войны, израненные пулями нечестивых и жестоких федератов! А? Сойдет? Потом вылезаю я. А за мной в ста шагах Эжен. Так? Согласны? Я доведу вас, Эжен, до подножия Монмартра. Хотя вы, собственно, куда направляетесь?