Я ждала до тех пор, пока не выучила расписание назубок. Каждый день Тед в определенное время идет покупать сладости и пиво. А когда выходит на крыльцо, тот тед со своим громогласным чудищем пробегает мимо нашего дома. Иногда тед здоровается с Тедом, и тогда тот что-то бормочет ему в ответ.
Наконец наступил тот самый день, и мое сердце трепетало, будто колибри, хотя я знала, что все получится, – знала, и все. На тот момент я еще особо не повзрослела и могла спокойно проходить под диваном, даже не задевая кончиками ушей его днище. Поэтому спряталась в холле в подставке для зонтов. Вот уж бесполезная вещь! Сколько, по мнению Теда, у него зонтов? Но чтобы спрятаться – самое то.
Я слышала шаги Теда, звон и хруст крохотных фрагментов мира, рушившихся под его ботинками. И могла сказать, что сегодня он начал рано, что было только мне на руку. Он будет медлителен. (Подвыпив, он при ходьбе шаркает ногами. Это почти как очень простой танец – может, даже кадриль.) Я припала к земле и забила хвостом. За моей спиной в воздухе тянулась веревочка. В тот день она была палевого оранжевого оттенка и при каждом моем движении потрескивала, как огонь в камине.
Я сжалась, чтобы прыгнуть вперед. Тед что-то мурлыкал под нос, грохоча в замках ключами. Я вбирала запахи улицы, исходившее от земли тепло. И чувствовала вонь громогласного чудища, его дыхание, вонявшее битыми, протухшими яйцами. Когда Тед стал открывать дверь, мрак в холле прорезал луч света. Я ринулась к нему со всей скоростью, с которой меня только могли нести мои маленькие лапки. Мой план сводился к тому, чтобы взобраться на дуб в палисаднике. После этого, что ни говори, я буду свободна.
Добежав до дверного проема, я так резко затормозила, что меня даже занесло, и тут же утонула в ослепительном сиянии. Глаза ничегошеньки не видели. Мир представлял собой узкий разлом в агонизирующем свете. И тут до меня дошло, что большую часть жизни я провела в полумраке дома. Мои глаза не могли вынести солнца. Я отругала их и зажмурилась. Нос ощутил прикосновение странного, ледяного воздуха. Может, у меня получится бежать с закрытыми глазами?
Дверь открылась шире. Воздух, должно быть, вынес мой запах в окружающий мир; громогласное чудище взорвалось ревом. Я чувствовала исходящее от него возбуждение, предвкушение смерти. В ушах раздался звон его металлического ошейника. Я догадалась, что громогласное чудище становится на дыбы и рвется вверх по ступеням. Все вокруг замедлилось и чуть ли не остановилось. Я почувствовала, как в ослепительно-белом огне меня настигает смерть.
И поняла, что план был поистине ужасен. Мне никогда не забраться на дерево. Я не могла даже открыть глаза, чтобы его увидеть. Громогласное чудище было уже рядом, я ощущала его пасть, разверстую как длинная, грязная пещера, его гнилые зубы. Шею охватил пылающий круг огня. Это была та самая веревочка, теперь шипевшая от жара. Потом она вспыхнула и стремительно, как удар кнута, потащила меня обратно, подальше в надежный сумрак дома. Я услышала, как Тед с силой захлопнул дверь.
И открыла глаза. Я опять была под крышей – в полной безопасности. Снаружи орал Тед. Громогласное чудище прижалось мордой к двери, запыхтело и заголосило. Его вонь забралась под створку и заполонила собой все без остатка. Я ужаснулась того, что наделала. Да как вообще можно было посчитать эту идею хорошей? Я почувствовала себя совсем крохотной, осознала, насколько нежна в моем теле каждая косточка, насколько деликатны вены и шубка, насколько прекрасны глаза. Как можно было рискнуть всем этим в мире, где какое-то громогласное чудище может сожрать меня и даже не подавиться?
– Эй! – заорал Тед. – Уберите пса.
Его душила злоба. А когда Тед злится, с ним лучше не связываться.
Лай и вой немного отступили. Должно быть, тот тед оттащил свое громогласное чудище от двери.
– В доме моя дочь, – сказал Тед, – и вы ее не на шутку напугали. Надо быть осторожнее.
– Извините, – сказал тот тед, – он просто любит поиграть.
– Тогда держите его на поводке, – ответил Тед.