ГЛАВА 2
Подходило время ужина в Тамберли, и в вечернем воздухе приятно разливались ароматы готовящейся еды и свежевыпеченного хлеба. Собаки расселись под распахнутыми окнами, облизываясь и поскуливая в ожидании объедков. По узким улочкам вдоль беленых известью домов еще шагали несколько торговцев и точильщиков ножей, громко зазывая покупателей. Из таверны раздавался звон кружек с элем — там разъезжие пропивали щедрое жалованье.
На маленькой городской площади гонец, только что поставивший лошадь к поилке, вывешивал на стене городского дома объявление о распродаже зерна и скота в Кейп Бейдже. Усталые женщины в засаленных передниках загоняли разыгравшихся детей по домам ужинать. Улицы освещали светильники, свисающие с проржавевших скоб в стенах домов. День клонился к вечеру в счастливом покое, и все же в самом сердце этого часа постепенно исчезали все звуки. Колеса тележки разносчика перестали скрипеть, перекатываясь по булыжникам мостовой; уличные музыканты оборвали мелодию; радостные возгласы детей резко, словно споткнувшись обо что-то, замерли. Медленно и тяжело на главную городскую площадь Тамберли вышел старейшина Йондалран, взгляд его, впившийся в одну точку, был каменным, в морщинах вокруг глаз блестели слезы, а на руках он нес изломанное тело своего сына Йогана.
Люди на улице смотрели на него в безмолвном ужасе. Йондалран ступил в круг желтого света от светильника, остановился и выкрикнул:
— Правосудия требую! Мой сын убит!
Голос его разнесся по всему городу, наполнив улицы болезненным эхом. Распахнулись окна и открылись ставни, горожане выглядывали наружу. Йондалран снова зашагал вниз по улице, через каждые несколько шагов повторяя свой призыв. За ним, впереди него и вдоль улиц начал разрастаться шепот — сначала расспросов, а затем сочувствия. Молодой человек, захваченный этой сценой, залез на крутую крышу и шел там, сопровождая старого фермера криком: «Да свершится правосудие!» К нему быстро присоединилось еще несколько человек, и то, что было возгласом одного человека, к тому времени, как они достигли дома главы старейшин, стало лозунгом целой процессии.
Йондалран ни на кого не обращал внимания. Он шел и шел, упрямо шагая как будто во сне, останавливаясь только, чтобы вновь прокричать те же слова. Горожане расступались, освобождая дорогу ему и тем, кто шел с ним. Йондалран остановился около дома Пеннела, главы старейшин. Толпа, что шла за ним, остановилась и замерла в ожидании. Если когда-нибудь и случалось всему городу задержать дыхание, то только тогда в Тамберли.
— Пеннел! — воскликнул Йондалран. — Я требую правосудия! Мой сын убит!
Какое-то время было тихо. Потом ставень кухонного окна открылся, выглянула женщина с седыми волосами, завязанными в пучок. Ее глаза расширились, и она исчезла, тихо прикрыв ставень. Снова наступила тишина, в которой затем раздались шаги внутри дома, дверь, висящая на железных петлях, распахнулась, и на порог вышел Пеннел.
Глава старейшин был маленьким, худощавым человеком с большими близорукими глазами. Он прилег отдохнуть перед ужином — его одежда была смята, и волосы растрепаны. Он шагнул, зевая, с порога, убирая с глаз прядки волос, и столкнулся лицом к лицу со стариком, которого давно знал, и увидел, что тот держал на руках сына… нет, мертвое тело сына.
Толпа ждала.
— Приведи Эгрона. Поговорим, — просто сказал Йондалран.
Затем он повернулся к запряженной в телегу лошади, стоящей неподалеку. Осторожно он положил тело Йогана на солому, забрался на козлы и подобрал вожжи. Хозяин телеги, стоящий в толпе, попытался было протестовать, но Пеннел жестом приказал ему помолчать. Йондалран тронул вожжи, и лошадь пошла, громко цокая копытами по булыжникам.
Никто не пошевельнулся, пока он не повернул за угол и не стихло эхо. Затем, словно вырвавшись из-под заклятия, горожане разбились на группки, объединенные возбужденной беседой. Пеннел с силой сжал ладони на деревянной решетке забора перед собой. Он глубоко вздохнул и посмотрел на человека, чью телегу взял Йондалран.
— Найди Эгрона, — сказал он ему. — Скажи, чтобы ждал меня на ферме у Йондалрана.
Пеннел смотрел, как тот человек бегом припустил по улице, исполненный сознания важности приказа главы старейшин. Затем он опустил глаза и посмотрел на свои руки. Они дрожали.