— Почему?
— Ты. Понимаешь. Малыши. И ты. Сильная. — Ему пришлось ненадолго замолчать. — Сильная. Достаточно… Хитрая достаточно. Чтобы. Объяснить. Им. Взрослым.
Она фыркнула гневно и отчаянно, и было в этом звуке что-то еще, чего я не понял.
— Да! Слова-то хороши. Но если ты, Нико, сегодня умрешь, дадут ли мне исполнить твою волю — въехать в Дунарк хозяйкой? Они взвоют от зависти, станут сопротивляться. Они никогда не признают, не примут меня.
— Оставь. Их. Пусть. Воют.
Он сделал легкое движение рукой, и моя мать явно его поняла. Она протянула Кармиан листок бумаги:
— Он поставил на бумаге свою печать. Это законное неопровержимое свидетельство. Он прав, пусть их воют, но им ничего не поделать.
Кармиан смотрела на бумагу так, словно думала: она ее укусит. А потом сказала:
— Это же завещание!
Он кивнул — неуловимо короткий кивок. Он с величайшей скупостью использовал остававшиеся у него силы, будто старый скряга, что рассчитывает каждый грош.
— Ступай. В Дунарк. К одному. Гельту. В город.
Я ничегошеньки не понимал. Но Кармиан-то его понимала.
— Я не могу сделать это! Ты видел их там? Им даже в голову не придет отправиться домой без приказа. И ты думаешь, будто они могут решать, кому ими править? Нико, они этого не могут!
— Ты. Научишь. Их.
— На это уйдут годы. Вся жизнь уйдет на это!
— Да.
Он так долго глядел на нее, что она поняла: он так и думал, этого он и хотел. Этого он от нее и требовал. Вид у Кармиан был сокрушенный.
— Нико! Ты не можешь так поступить! Ты не можешь только… ты не можешь…
Мать беспокойно шевельнулась. Я знал, что она внимательно следит за Нико, за каждым признаком его усталости, за каждым самым мелким знаком грозящей ему опасности. Кармиан, заметив ее беспокойство, повернулась к ней:
— Ты спасешь его!
— Я делаю все возможное, чтобы помочь ему, — ответила мать.
Но то, что она вообще позволила Нико столько говорить, когда ему так худо… Я хорошо знал: она поступала так потому, что это нельзя было откладывать на завтра. И быть может, Кармиан тоже знала это.
Она снова глянула на Нико.
— Тебе это непонятно? — спросила она. — То, о чем ты просишь, — невозможно!
Он так долго молчал, что я было подумал: у него вообще нет сил. Но он собрался с духом:
— Ты. Сможешь!
И тут он закрыл глаза, а мать снова выгнала всех.
Весь вечер Кармиан ходила взад-вперед по крепостному двору, словно волк в западне. Вообще-то мне и самому этого тоже хотелось, но моя лодыжка по-прежнему болела. Мне пришлось молча сидеть и ждать.
— Пусть он только посмеет! — стиснув зубы, молвила Кармиан. — Пусть только посмеет умереть!
— Сдается мне, тебе не терпится стать хозяйкой замка? — горько спросил я. — Разве не это говорила Дина?
Она на миг остановилась, глядя на меня. Сегодня ее глаза были серыми, зелени в них не осталось совсем. Она помолчала, а потом ответила:
— Только с ним…
Уже начало светать, когда к нам вышли мать с Диной. Вид у обеих был смертельно усталый, а на лице у Дины были мелкие брызги крови, и большие пятна на белой блузке матери. Но хуже всего было то, что ни одна из них не смотрела мне в глаза.
— Я в горе, — сказала мать. — Мы сделали все, что в наших силах. Но этого было недостаточно.
Дина не произнесла ни слова. Она лишь смотрела на Кармиан.
Несколько кратких мгновений они смотрели друг другу в глаза.
А потом Кармиан повернулась и побежала по крепостному двору, вверх по лестнице к караульному мосту. Она прислонилась к брустверу, и даже издалека я видел, как содрогались ее плечи. Она плакала и плакала так, словно слезам ее конца не будет.
И только по-прежнему, будто окаменев, стояла, не произнося ни слова, Дина.
Могила героя
Два дня спустя мы хоронили его. Был тихий, морозный, ясный день, и туман наконец-то исчез. Обитатели замка и крепости стояли так безмолвно и неподвижно, что можно было подумать: они — каменные изваяния, если бы не их дыхание, что отчетливо виделось в холодном воздухе.
Шесть человек, чтобы нести его. Я бы охотно подсобил, но нога моя по-прежнему болела, и я не мог бы это сделать, не хромая. Астор Скайа и Ивайн Лаклан шли с носилками на плечах первыми.
Они облачили его в броню и шлем и положили сбоку меч, а щит, сработанный Тано, на грудь. По-прежнему видны были следы ударов, полученных во время поединка, — следы меча Дракана. Я лишь мельком разглядел его лицо, наполовину скрытое шлемом, лицо уже чужое и странное — уже не лицо Нико.