Она осматривала мою лодыжку, нажимала на нее, и мне пришлось стиснуть зубы, чтобы не захныкать.
— Вывих! — сказала она. — Когда это случилось?
Я вспомнил с трудом: дни перемешались у меня в памяти.
— Четыре дня тому назад. Примерно!
Так я думал.
— Тогда будет нелегко! — Она повысила голос. — Аллин!
Мама и Роза были единственными, кто называл Пороховую Гузку его настоящим именем.
Ну и обрадовался же я, увидев его веснушчатую рожу, когда он ворвался в лазарет.
— Давин! — воскликнул он. — Ты прибыл сюда вместе с Лакланами? — А потом, не ожидая ответа, сказал: — фу, какая вонь!
— Спасибо! — поблагодарил я. — Ты и сам-то не больно чистый!
Потому что на щеках у него была черная полоса от сажи, а руки были такие, будто он смазал их гусиным жиром и окунул в золу, как делали принцы в сказках, когда им приходилось переодеваться в нищих.
Он ухмыльнулся.
— Я занимаюсь одним дельцем вместе с Местером Маунусом, — сказал он. — Ты только погоди! Слух об этом разнесется…
Слова эти прозвучали зловеще, когда их произносил Пороховая Гузка. Что ни говори, прозвище свое он получил не зря.
Мама глянула неодобрительно на его руки.
— Постарайся ничего здесь не трогать, — сказала она. — И вот что, Аллин, мне нужен сильный парень.
Пороховая Гузка гордо выпрямился.
— Готов служить! — сказал он и отбросил рукой волосы. От этого черная полоса стала еще гуще.
Я увидел, что мать сдержала улыбку.
— Такой, чтоб чуточку сильнее, Аллин! — сказала она. — Кого мы знаем?
Пороховая Гузка словно бы поник, сжался, будто воздушный шар, который проткнули. Он покосился на Розу, и я понял: он хочет посмотреть, не смеется ли она над ним. Он питал слабость к Розе, и не только потому, что она хорошо стряпала. Хотя если ты Пороховая Гузка, это кое-что значит…
— Киллиан неплох, — сказал он. — Каллан сильнее, но… — Он покосился на кровать, где лежал Каллан. Глаза Каллана были закрыты, и мне кажется, он спал.
— Тогда приведи Киллиана, — только и сказала мать. — И еще, Аллин…
— Да?
— Вымой руки, прежде чем вернешься обратно, ладно? Там, где хворые и раненые, должно быть чисто.
— Ладно! — ответил он и умчался.
Я лежал, завидуя паре его здоровых ног.
Немного погодя явился Киллиан Кенси. Быть может, Пороховая Гузка предупредил его; во всяком случае как руки, так и лицо Киллиана были значительно чище, чем обычно…
— Пороховая Гузка сказал — вам нужна подмога?
Мама кивнула:
— У Давина вывих лодыжки. Мне нужен кто-нибудь, чтобы вправить ее, а у меня сил не хватит.
Ой! Ой и снова — ой! Эти слова прозвучали просто ужасающе.
— Ты уверена? — спросил я, хотя понимал, что это глупо. — Может, не вывих, а только растяжение?
— Давин! Вывих! И коли тебе хочется нормально ходить, Киллиан поможет вправить его.
О, если бы сейчас глоток драконьей крови! Большой глоток! Но я не мог вытащить фляжку так, чтобы ее никто не видел. А что бы подумали мама и Роза, если б они узнали, что в этой фляжке.
Тогда пусть уж меня лучше медленно ломают огромные лапищи Киллиана.
Так примерно это и получилось. Гордиться мне было нечем. Я орал, как девчонка. Я так громко кричал, что Каллан проснулся. Я заметил, когда лодыжку вправили, поставили на место. Это было даже слышно. И почти в тот же миг, так быстро, что казалось, будто кто-то взмахнул волшебной палочкой, — почти в тот же миг боль утихла. Болезненность, да, осталась. Но вовсе не то нелепое: я-почти-не-могу-выдержать-эту-боль.
— Почти не больно, — ошеломленно сказал я.
— Конечно, — ответила мать. — Ты по-прежнему думаешь, что это было растяжение?
По сравнению с этим я уже ничего не почувствовал, когда мне промыли и перевязали царапины на руке. Мне удалось даже сунуть фляжку под подушку, прежде чем они помогли мне снять рубашку. Однако же меня по-прежнему лихорадило, и им пришлось помочь мне помыться. Это было чудно. Будто вновь стать ребенком. Но одно дело — мама. А вот Роза… Мне не по душе было, что ей пришлось увидеть меня таким жалким. Мама заставила меня выпить два разных чая: один настоянный на ивовой коре, другой — смесь каких-то отвратительных на вкус трав. Потом мама подошла к кровати Каллана.
— Он придет в себя? — спросил Каллан.
— Да, — ответила мама. — Если будет слушаться меня.
Последние слова были явно предназначены также для того, чтоб их слышал я.
— Ладно, — сказал Каллан. — Потому что, когда мы оба снова встанем на ноги, этому олуху зададут такую трепку, что ему небо с овчинку покажется.