— Я ищу сходство.
Он мрачнеет.
— Похожих случаев может быть много, — пристально изучает меня.
— На самом деле, нет, — роняю тихо. — Именно таких, практически идентичных. Их совсем мало. Ну, чтобы ничего из вещей не пропало, то есть никакого намека на ограбление. И чтоб никаких следов сексуального насилия, просто ножевые ранения.
— Надеешься поймать маньяка?
— Не знаю, — нервно веду плечами. — Я только хочу понять, попробовать. Вдруг чутье не подводит и удастся вычислить убийцу.
— Ты представляешь, сколько материала придется пересмотреть?
— Меня это не пугает.
Тереблю документы.
— Я занимаюсь исследованием в свободное время, поэтому…
— Не оправдывайся, — прерывает он. — Возможно, мы ищем одно и то же. Будет разумнее объединить усилия. Пойдем, хочу кое-что показать.
Послушно следую за ним, слегка вздрагиваю, когда за моей спиной захлопывается дверь. Щелчок замка вынуждает поёжиться.
После случая с Артуром я впервые остаюсь с Градским наедине. Прошло несколько дней, мы едва общались, ограничивались скупыми приветствиями и формальными прощаниями, общими фразами.
Стоит хоть на миг прикрыть глаза — вижу похороны Вероники. Мрачный, пасмурный день. Дождь не шел, но запах грозы пропитывал прохладный воздух. Я безуспешно пробовала спрятать слезы за солнцезащитными очками, в горле саднило. Мне очень хотелось напиться, снова онеметь изнутри, перестать чувствовать, отключить эмоции.
— Ты искала не там, — говорит он, открывает сейф, достает несколько папок, раскладывает на столе, жестом приглашает приблизиться. — Я просмотрел несколько раскрытых дел. За текущий месяц произошло много интересного. Взгляни.
Пролистываю документы, добираюсь до фотографий.
— Боже, — судорожно выдыхаю.
С трудом удерживаюсь от истеричного вопля.
Отворачиваюсь, закрываю глаза. Опускаюсь на стул, комната плывет перед глазами, очертания смазываются.
— Это определили как суицид, — ровно продолжает Градский.
— Что?! — буквально взвиваюсь, даже в обморок упасть уже не тянет. — Какой же здесь суицид?
— Так гласит заключение эксперта, — хмыкает. — Пятьдесят семь ударов ножом. Нужно очень постараться, чтобы нанести подобные увечья самому себе.
Вновь вглядываюсь в снимки.
— Нереально, — бормочу пораженно. — Только идиот назовет это суицидом.
— Верно, — кивает. — Идиот или тот, кому не нужны «висяки».
— Слить дело ради успешных показателей?
— Да, такое происходит постоянно. Кто станет возмущаться? Погибшая была из неблагополучной семьи, проститутка, наркоманка. Всем на нее плевать.
Звучит ужасно, однако чистая правда.
Беру фото, внимательно изучаю, стараюсь беспристрастно оценить детали. Сначала вижу только кровь. Гигантское багровое пятно. Из последних сил пытаюсь сосредоточиться.
Проклятье.
Ошибка исключена.
Тот же почерк.
Девушка застыла в до боли знакомой позе. Руки раскинуты в разные стороны, бедра сведены, ноги чуть согнуты в коленях, повернуты немного набок.
Похоже на распятие.
— Еще один случай, только в другом районе, — протягивает новую папку. — Муж погибшей признался в убийстве.
Быстро исследую материалы.
— Чистосердечное признание, — пробегаю взором по путаным строкам. — Сам вызывал бригаду «скорой помощи», думал, жена жива, надеялся спасти. Он отрицал всякую причастность, а потом вдруг решил покаяться.
— Его отпечатки нашли на орудии преступления, но, учитывая то, что нож был взят на кухне, из набора, это вполне логично. Любой из членов семьи мог им неоднократно пользоваться.
— На одежде мужа не обнаружено никаких следов крови, — перебираю отчеты. — Сорок восемь ударов. Что-то должно было остаться. Однако окровавленную одежду не нашли, предположили, будто преступник заметал следы.
— А про нож забыл и про алиби.
— Бред какой-то, — шепчу возмущенно. — Необходимо пересмотреть дело, учитывая новые обстоятельства. Признание явно выбили.
— Никто не пересмотрит дело без веских оснований, — уверенно заявляет Градский.
— Но у нас еще два одинаковых случая, — произношу с нажимом.
— У нас нет ничего, — криво усмехается. — Суицид и раскаявшийся убийца. Лишняя морока никому не интересна. Преступление раскрыто, можно поставить галочку. Мне не позволят заниматься расследованием.
— Тогда как быть? — шумно сглатываю. — Мы же не бросим это?
— Нам необходимо больше доказательств. На данный момент улики отсутствуют, а наших вольных допущений недостаточно.