Дочка с матерью тоже на свой диван сели. Мать вкратце поведала, как такое получиться могло. Хотя в нашей жизни уже ничему удивляться не стоит. Посмотрели со страхом на растение — вдруг там еще чего народится? Но оно, вроде, совсем затихло, даже как будто скукожилось до вполне приемлемых размеров. Сидят они, значит, под этой зеленой бандурой, думу горькую думают.
Мать, конечно, за голову хватается! Вот повезло, так повезло! Все средства на эту Кургузкину ухнули, да еще и в тетрадочке расписались, чтобы такое на окошке наросло!
Потом подумали, что как-то надо назвать животное, негоже ему в смокинге без имени париться. Ростиком новый жилец был ровнехонько с гвоздь-дюймовку, поэтому решили его так и называть — Дюймовкой. Ох, да что там! Прямо глаза бы на такое не смотрели! Дочка мать утешает, конечно.
— Мама! — говорит. — Ты не волнуйся! Глянь, как он мало жрет! Как-нибудь прокормим!
А того эта доченька не вспоминает, как в детстве золотом она мамке котика со двора притащила, так он тоже поначалу мало жрал. Потом так разожрался! А после принялся скакать по ночам, дико орать и бабу просить!.. Пришлось его к бабке ихней в деревню срочно эвакуировать.
Матери опять плохо стало, как она это все вообразила. Да и где же Дюймовке бабу искать, если на коробке было написано, что он и так последний… Тоже, видать, сглазили, бедненького. И на кой же они его тогда проращивали-то?
Вот так и не знаешь, где влипнешь по уши… Вдруг раздается телефонный звонок! Мать испугалась, а дочка, стерва, наоборот обрадовалась, подскакивает к трубке, даже не выслушав, что ей мать сигналит с полотенцем в руках. Но, по всему видно, что проведенные ими у Кургузкиной обряды действовать начинают. До обрядов им ведь вообще никто не звонил, никому они и даром не нужны были.
Мать скачет возле дочки с трубкой телефонной, а та вдруг глаза от матери родной зажмурила, свободное ухо кулаком заткнула и присела возле аппарата на корточки. Поняла тогда мать, что все наставления доченьке родной обосралися в такой решающий душещипательный момент. Махнула рукой, да на кухню курить пошла… Даже не стала подслушивать, чего там ей этот гад лопочет. Все и так ей сразу ясно стало.
— …Алка! Алка! Я уже не могу быть гордым и независимым. Многое осознал, короче. Мотай назад, а? Распишемся, давай, как люди… Алка! На стенку прямо лезу от предчувствия, что тебе сейчас мамочка твоя мозги промывает на мой счет, по потолку хожу! Нет, чтобы ей жить на старости лет припеваючи отдельно от нас, так ей надо в нашу молодую жизнь каждый день влезать и по два часа телефон занимать. Как вспомню, так вздрогну! «Да ты чо? Ой, да чо же это!» Слушай, а давай типа в свадебное путешествие отъедем на байдарках на дикие реки Сибири и даже мобилы с собой не возьмем, а? Нарочно! Целый месяц ведь еще до начала занятий в универе… Алка… Я тебя… Алка… Ты у меня…
Тут этот мужик, конечно, начал дочке разные подлые слова в трубку шептать, при прослушивании которых Алла Рудольфовна почувствовала, что никак не может в данный момент на одной жилплощади с собственной мамой находиться. И что думаете? Схватила свой лаптоп, плейер, сменку белья, да и поперлась посреди ночи к этому подонку, который ее против матери настраивал! Бросила родную мать с этим хмыренышем на подоконнике — расхлебывай, мамаша!
Решила Белла Юрьевна с утра пойти и Кургузкиной морду набить. Даже немного успокоилась, представив, как самоуверенная ведунья будет кровавую юшку за такое надругательство по харе размазывать. Это уж вообще, конечно. Потом она, как водится в подобных ситуациях, стала свою нескладную жизнь вспоминать, вначале в бытие Пупырышкиной, а затем — Винкерштейн. Хоть вешайся, короче. Нет, если и были какие-то надежды до этой ночи у Беллы Юрьевны на снятие сглаза, на кой-чего по мелочи, то тут уж писец так писец! Ничего не скажешь! И без того можно было уверенно констатировать, что от всей ее бабьей жизни этот самый последний дюйм и остался, а тут — такое издевательство. Раньше тоже всякие мужики Белле Юрьевне попадались. Было в них что-то мелкое, было. Но не до такой же степени!..
Уснула она вся в слезах от несправедливости жизненного уклада… И под самое утро снится ей сон. Будто опять она вовсе не мама, а совсем еще дочка. Вышла она в таком беленьком платьице во двор поиграться. В классики прыгает, жизни радуется. Вдруг идет ее мама Пупырышкина откуда-то с сумками и говорит ей: «А я тебе, доченька, подарочек купила!» Обычно в снах всегда так нереалистично события происходят: мамы неожиданно появляются, подарочки ни с того, ни с сего суют. Вот и тут берет она, значит, подарочек без всякого внутреннего подвоха. Вернее, девочка-то лыбится радостно, мамаше «спасибо!» говорит, а умудренная жизненным опытом Белла Юрьевна, которая этот странный сон смотрит, заранее вся подсознанием напрягается. Это понятно, погодка во сне сразу портиться начинает, тучки одна за другой на небосклон набегают, ветерок дует как-то предостерегающе. А соплюшке море по колено! Радостно она раскрывает хорошенькую коробочку, а в ней — на палочке как бы цветочек металлический… Смутно вспоминает Белла Юрьевна, что действительно у нее была такая игрушка в детстве. Там нажимать надо было на палку, цветочек ненадолго раскрывался, а внутри стояла навытяжку маленькая толстая девочка, причем, в майке и трусах, это она помнила точно. Даже фильм мультипликационный она в детстве про эту девочку видела. Что-то про жабу.
И пока Белла Юрьевна боролась с накатившими воспоминаниями, ее внутреннее «я» в белом платьице тоже преспокойно нажимает на рычаг, цветочек раскрывается и перед орущей в ужасе девочкой оказывается голый мужик… Проснулась Белла Юрьевна как раз на злобном писке этого мужика: «Да сколько же тебя звать, мамаша? Хорош дрыхнуть! Ты меня решила голодом уморить, что ли? Куска хлеба пожалела, жлобина?..»
— Давайте расставим все точки над «i», гражданин! — строго сказала, окончательно просыпаясь, Белла Юрьевна. — Во-первых, никакая я вам не мамаша! Во-вторых, если бы вы за ночь сдохли — всем бы разом легче стало! Включая вас самого! Поэтому прошу вас вести себя корректно и вежливо с дамой! Тем более, раз решили подхарчеваться у меня на дармовщинку. Наглость какая-то!
— Ну, хорош-хорош, эксцессы устраивать, мамаша! — примирительно сказал мужик, садясь в розовое кресло-качалку. — Я же тоже не виноват, что все время жутко жрать хочу. До шести утра, как мог, терпел, зацени. Сидел и храп твой слушал, крики эти дикие: «Я не хочу эту коробочку, мама!» К тому же вчера мы так и не успели толком познакомиться. Я думаю, мы — одинаково пострадавшие стороны общей форс-мажорной ситуации, так что тащи, что там у тебя от курицы осталось. Пока жру, подумаю, чем тебе расходы компенсировать, болезная ты моя.
Ну, пожрали они там, что было у Беллы Юрьевны к возвращению дочки наготовлено, обменялись общими впечатлениями по текущему моменту. Из всех впечатлений прошедшего дня пришли они к общему заключению, что, безусловно, морда у Кургузкиной давно кирпича просит. Вполне научно они обосновали для себя картину реального наличия космических импульсов и действительных способностей идиотки Кургузкиной определять собственным извращенным сознанием какие-то жуткие искривления бытия. Почти синхронно вспомнили они ту детскую сказочку про жабу и девочку в майке… Тут Дюймовка даже зарыдал, понимая, что и в мифологии для него никакого выхода из ситуации не предусмотрено, кроме как по норам с кротами и мышками ползать, пока на нем кто не женится из таких же недомерков, тьфу, пока его кто замуж не возьмет. Или наоборот.