-- Конечно, -- фыркнула Молли. -- Только самый последний на свете единорог может прийти к Молли Отраве. -- Она протянула руку, чтобы погладить единорога по щеке, но обе они дрогнули, и рука прикоснулась к шее. Молли сказала: -- Ничего. Я тебя прощаю.
-- Единорогов не прощают. -- Голова волшебника шла кругом от ревности и от зависти не к прикосновению, а к тому секретному, что происходило между Молли и единорогом. -Единороги созданы для нового, -- сказал он, -- для чистоты и невинности, для начинающих. Они для юных девушек.
Молли гладила шею единорога застенчиво и неуверенно, как слепая. Она осушала свои серые слезы белой гривой.
-- Ты многого не знаешь о единорогах, -- ответила Она.
Небо было теперь нефритово-серым, и деревья, еще мгновение назад казавшиеся нарисованными на пологе тьмы, вновь стали настоящими деревьями, шелестящими листвой на ветру. Глядя на единорога, Шмендрик холодно произнес: -- Пора идти. Молли сразу же согласилась. -- Конечно, прежде чем эти бедняги наткнутся на нас и в отместку перережут тебе горло.-- Она обернулась. -- У меня были кое-какие вещи, которые я хотела бы взять, но теперь это ничего не значит. Я готова.
Шагнув вперед, Шмендрик преградил ей дорогу. -- Ты не можешь идти с нами. Мы странствуем. Его голос и глаза были так суровы, как он только мог это сделать, однако он чувствовал, что кончик его носа несколько возбужден. Он никогда не мог справится с собственным носом.
Лицо Молли моментально стало готовым к обороне замком с выкаченными пушками, запасами камней и котлами кипящей смолы на стенах: -- А кто ты такой, чтобы говорить "мы"? -- Я ее проводник, -- важно сказал волшебник. От неожиданности Она мягко мяукнула, словно кошка, зовущая своих котят. Молли громко расхохоталась и парировала:
-- Ты многого не знаешь о единорогах. Она позволяет тебе путешествовать с нею, хотя я и не могу понять почему, и Она в тебе не нуждается. Не нуждается Она и во мне, ей-богу, но Она возьмет с собой и меня. -- Она вновь словно мяукнула, и грозный замок на лице Молли опустил подъемный мост и настежь открыл ворота. -- Спроси ее, -- сказала она. С упавшим сердцем Шмендрик чувствовал ответ единорога. Он хотел быть мудрым, но зависть и пустота сжигали его, и он услышал свой печальный голос:
-- Нет, никогда! Я, Шмендрик Маг, запрещаю это! -- Голос его сгустился, и даже нос, казалось, угрожал. -- Бойся разбудить гнев волшебника. Если я решу превратить тебя в лягушку...
-- Я умру со смеху, -- любезно отвечала Молли Отрава. -Ты набил руку на фокусах, но не сможешь превратить сливки в масло. -- Ее глаза светились внезапным пониманием. -- Подумай, -- сказали она, -- ну что ты собираешься делать с последним единорогом на свете -- посадить в клетку?
Волшебник отвернулся, чтобы Молли не увидела его лица. Не прямо, а лишь украдкой бросал он косые взгляды на единорога, словно опасаясь, что кто-то может потребовать от него вернуть этот взгляд обратно. Белая и таинственная, с сияющим как утро рогом, Она смотрела на него с пронзительной мягкостью, и он не мог прикоснуться к ней. Он сказал худой женщине:
-- Ты даже не знаешь, куда мы идем. -- Ты думаешь, для меня это что-нибудь значит? -- спросила Молли. И Она снова мяукнула.
-- Мы направляемся к Королю Хаггарду, чтобы найти Красного Быка, -- признался Шмендрик.
Что бы ни знали ее кости и во что бы ни верило се сердце, но кожа Молли на мгновение испугалась, но Она мягко дохнула в ее сложенную лодочкой ладонь, и Молли улыбнулась, охватив тепло пальцами. -- Вы идете не той дорогой, -- ответила она. Солнце уже поднималось, когда Молли повела их назад, дорогой, которой они пришли, мимо Калли, спавшего на своем чурбаке, мимо поляны и дальше Люди возвращались: рядом хрустели сухие ветки, трещали кусты. Однажды им пришлось прятаться и терновнике, пока мимо не проковыляли двое усталых разбойников Капитана Калли, с горечью размышлявших о реальности вызванного волшебником Робина Гуда.
-- Я чувствовал их запах, -- говорил первый. -- Глаз легко обмануть, они лжецы по природе, но ни у одной тени не может быть запаха! -- Верно, глаза врут, -- ворчливо соглашался другой, который, казалось, нацепил на себя кусок болота. -- Но неужели ты в самом деле веришь своим ушам, носу, языку? Нет, мой друг. Мир лжет нашим чувствам, они лгут нам, так кем же, как не лжецами, мы сами можем быть? Что касается меня, я не верю ни вести, ни вестнику, ни тому, что мне сказали, ни тому, что я увидел. Возможно, правда и существует где-то, но до меня она никогда не опускалась.
-- Да, -- мрачно усмехнувшись, ответил первый -- Однако за Робин Гудом ты бежал вместе со всеми и проискал его всю ночь, крича и плача, как и все мы. Если ты все знал, почему же ты не избавил себя от хлопот?
-- Разве можно быть уверенным, -- отплевываясь грязью, неразборчиво отвечал другой. -- Ошибиться так легко.
В лесистой долине у ручья сидели принц и принцесса. Семеро слуг устроили в тени деревьев алый навес, и юные королевские отпрыски вкушали принесенный слугами в корзинах завтрак под аккомпанемент теорб и лютней. За едой они не обменялись почти ни единым словом, а когда трапеза окончилась, принцесса, вздохнув, сказала:
-- Ну, по-моему, пора наконец покончить с этим глупым занятием. -- Принц открыл журнал. -- Полагаю, ты по меньшей мере... -- продолжала принцесса, но принц все читал. Принцесса сделала знак двоим из слуг, и они заиграли на лютнях что-то старинное. Сделав несколько шагов по траве, она подняла масляно блестящую уздечку и принялась звать: -- Ко мне, единорог, ко мне! Ко мне, единорог, ко мне. Ко мне, ко мне! Приди-приди-приди-приди! Принц фыркнул.
-- Ты же не цыплят своих зовешь, -- заметил он, не подымая глаз. -- Чем так квохтать, спела бы лучше что-нибудь.