-- Кстати о печени, -- ответила Она. -- Настоящий маг не предлагает чужую печень. Ты должна вырвать свою собственную и научиться обходиться без нее. Настоящие ведьмы это знают.
Несколько песчинок прошелестело по щеке Мамаши Фортуны, пока она смотрела на единорога. Все ведьмы так плачут. Она повернулась было и заспешила к своему фургону, но внезапно оглянулась назад с каменной ухмылкой на лице.
-- А все-таки дважды я обвела тебя вокруг пальца, -сказала она. -- Неужели ты в самом деле думаешь, что эти пучеглазые глупцы узнали бы тебя без моей помощи? Нет. Я придала тебе вид, который они могут понять, и рог, который они могут увидеть. В наше время, чтобы простой народ признал единорога, нужна дешевая ярмарочная ведьма. Уж лучше оставайся со мной в поддельном обличье, во всем мире тебя узнает только Красный Бык.
Она исчезла внутри своего фургона, и гарпия выпустила луну из-за туч.
III
Шмендрик вернулся почти перед рассветом, тихим ручейком скользнув между клетками. Только гарпия издала неясный звук, когда он пробирался мимо ее клетки.
-- Я не мог уйти раньше, -- пояснил он. -- Она велела Ракху наблюдать за мной, а он почти не спит. Но я загадал ему загадку, а чтобы найти ответ хоть на одну, ему обычно нужна целая ночь. В следующий раз я расскажу ему анекдот, и это займет его на неделю.
Она была тускла и спокойна.
-- Я заколдована, -- произнесла Она. -- Почему ты не сказал мне об этом?
-- Я думал, вы это знаете, -- мягко ответил маг. -- Разве вы не удивились тому, что они все же узнали вас? -- Он улыбнулся, и от этого постарел. -- Ну, конечно, нет. Это просто не пришло вам в голову.
-- Меня еще никогда не заколдовывали, -- сказала Она дрожа. -- И раньше меня узнали бы повсюду.
-- Я прекрасно представляю, как вы себя чувствуете. -- Под глубоким взглядом ее темных бездонных глаз он нервно улыбнулся и потупился. -- Редкий человек кажется именно тем, чем является на самом деле, -- продолжал он. -- Мир неверных суждений, неправильных оценок. Вот я сразу же признал в вас единорога, сразу же... И я вам друг. Вы же принимаете меня за клоуна, или тупицу, или предателя, и таков я, должно быть, и есть, если таким меня видите вы. Чары, которыми вы зачарованы, -- это всего лишь чары, они спадут, как только вы окажетесь на свободе, а вот проклятие вашей ошибки навсегда ляжет на меня. Мы не всегда такие, какими мечтаем быть. Но я читал или песня такая была, что, когда мир был молод, единороги умели различать "свет истинный и ложный, лица улыбку и души печаль".
По мере того как светлело, голос его становился все громче, и на мгновение она перестала слышать скулеж прутьев и мягкий звон крыл.
-- Я думаю, что ты мой друг, -- сказал она. -- Ты поможешь мне?
-- Если не вам, то уж никому, -- ответил волшебник. -- Вы моя последняя надежда.
Повизгивая, чихая и дрожа, один за другим пробуждались печальные узники "Полночного карнавала". Одному только что снились скалы, жуки и нежные листья; другому -- прыжки в теплой высокой траве; третий грезил о жидкой грязи и крови. Четвертому снилась рука, чешущая заветное место за ухом. Только гарпия не спала и сидела, не мигая глядя на солнце.
-- Если она освободится первой, мы погибли, -- проговорил Шмендрик.
Вблизи (он всегда раздавался вблизи) они услышали голос Ракха: "Шмендрик! Эй, Шмендрик, я разгадал! Это же кофейник, правда?" -- и волшебник начал медленно удаляться.
-- Завтра, -- прошептал он единорогу. -- Поверьте мне хоть до вечера. И тут он с шумом и значительным усилием исчез, при этом казалось, что какую-то часть себя он все-таки оставил.
Через секунду скупыми как смерть прыжками клетки появился Ракх. В глубине своего черного фургона Мамаша Фортуна ворчала себе под нос песню Элли.
Станет далекое близким, Правдою станет ложь, Станет высокое низким -- Прошлого не вернешь.
Вскоре стала неторопливо скапливаться новая группа зрителей. "Порождения ночи!" -- как заводной попугай, зазывал их Ракх. Шмендрик стоял на ящике и показывал фокусы. Она наблюдала за ним с интересом и растущим недоверием не к честности его, а к мастерству. Он сотворил свинью из свиного уха, обратил проповедь в камень, стакан воды -- в горсть песка, пятерку пик -- в двадцатку пик, кролика -- в золотую рыбку, которая тут же утонула. Но каждый раз, когда он ошибался, глаза его говорили единорогу: "Ну, вы ведь знаете, что я могу делать". Один раз он превратил мертвую розу в семя, ей это понравилось, хотя семечко и оказалось огуречным.
Представление началось. Опять Ракх вел толпу от одного жалкого призрака Мамаши Фортуны к другому. От дракона исходили языки пламени; Цербер выл, призывая себе на помощь весь Ад; сатир до слез смущал женщин. Зрители украдкой взирали на желтые клыки мантикора и на его набухшее жало; затихали при мысли о Змее Мидгарда; удивлялись новой паутине Арахны, похожей на сеть рыбака, сквозь которую по капле просачивается луна. Все они принимали паутину за настоящую, но только паучиха верила, что в ней запуталась настоящая луна.
На этот раз Ракх не рассказывал о короле Финее и аргонавтах, он проскочил мимо клетки гарпии так быстро, как только мог, нечленораздельно пробормотав посетителям имя гарпии и его значение. Гарпия улыбнулась. Улыбку гарпии увидела только Она. Увидела и пожалела, что не смотрела в другую сторону.
Когда потом зрители молча стояли перед ее клеткой, Она с горечью подумала: "Их глаза так печальны. А насколько печальнее они стали бы, если бы чары рассеялись и они обнаружили, что смотрят на простую белую кобылу? Ведьма права, меня никто не узнает". Но какой-то мягкий, похожий на Шмендрика голос сказал ей: "Но их глаза так печальны..."
Когда Ракх резко вскрикнул: "А теперь Самый Конец!" -- и черные завесы поползли в сторону, открывая бормочущую во тьме и холоде Элли, Она опять почувствовала тот же беспомощный страх перед старостью, который обратил толпу в бегство, хотя, Она знала это, в клетке была лишь Мамаша Фортуна. "Ведьма и не подозревает, что знает больше, чем кажется ей самой", -подумала Она.