— И что же?
— А теперь он самый яркий пример разложившегося революционера. Сначала он поддался на провокации, а потом стал искренним изменником и перевертышем. Деньги делают свое. Впрочем, сам черт не разберет, кто он по-настоящему такой.
— И вы не можете сказать, как он будет голосовать?
Боб раздраженно взъерошил волосы:
— Видите ли, тут такое дело… Конечно, он отдаст свой голос за войну. Но ему, понимаете, нужно отдать свой голос так, чтобы угодить и нам, и банкирам.
— Как это? — не поняли украинские товарищи.
Боб засмеялся:
— Голосовать против войны он не может, потому что тогда его съедят банкиры. Вот он и будет голосовать за войну. И никто его ни в чем не сможет упрекнуть. Банкиры будут думать, что он их поддерживает. А рабочим он скажет, что голосовал за войну, считая ее полезной для дела революции — чтобы, мол, превратить бойню, развязанную интервентами-империалистами, в классовую войну.
— Но должен же он во что-то верить! — воскликнул Сим. — Или в нашу, или в банкирскую победу.
— О, не сомневайтесь, в чью-то победу он верит и выйдет сухим из воды. А верит он, пожалуй, в победу банкиров, — поэтому и будет голосовать за войну. Если бы он верил в нашу победу, то голосовал бы, скорее всего, против войны. Значительная часть пролетариата сознательного и весь несознательный войны не хотят.
Украинские товарищи с трудом понимали американскую ситуацию. Только теперь они осознали всю сложность борьбы в условиях американской жизни, где благодаря принятым капиталистами мерам рабочий класс был раздроблен на десятки и сотни различных политических групп, оболваненных всевозможными пособниками буржуазии и спровоцированных даже в своем классовом чувстве.
— Ах, Америка, Америка! — простонал Сим, сжимая голову руками. — Как же тяжело в этом пролетарском центре Вселенной вести пролетарскую борьбу!
Владимир сочувственно поморщился.
— Да, брат, это тебе не школа агитации в советском Харькове.
Разговор товарищей прервали возгласы снаружи.
Они поспешили на улицу.
Очевидно, заседание Совета закончилось. От подъезда одно за другим отъезжали делегатские авто.
Площадь мгновенно наполнилась народом. Со всех сторон с криками и шумом бежали демонстранты, расспрашивая друг друга о решении Совета.
Подъезд охранял двойной кордон фараонов. Проезжали конные полицейские. На углу товарищи заметили отряд вооруженной конницы.
— Это не предвещает ничего хорошего, — бросил Джим. — Совет, прежде чем сообщить о своем решении, позаботился вызвать по телефону войска.
Подобраться ближе к подъезду не было никакой возможности. Толпа шумела и волновалась, как море, и перед глазами товарищей только пестрели, словно деревья в роще, чужие затылки и спины.
Но проталкиваться дальше было ни к чему. Судя по настроению толпы, решение Совета ей уже было известно. Сотни рук вздымались вверх. Тысячи глоток сыпали на головы своих «вождей» ужасные проклятия. Уже несколько камней со звоном полетели в широкие окна Дома профсоюзов, и осколки разбитых стекол жалобно звенели, рассыпаясь по асфальту.
— Изменники, предатели, профсоюзные прихвостни, палачи! — ревела толпа. — На ваших руках наша кровь и кровь советских республик!
— Мы не пойдем воевать против наших русских товарищей! Сперва мы здесь не оставим камня на камне! Бей!
В едином, гигантском водовороте ненависти таяли и терялись немногочисленные патриотические возгласы, пока не затихли совсем. Зато все чаще и громче звучали истерические вопли женщин. Истерика охватывала и мужчин. Рыдая, с закушенными до крови губами, с безумными глазами, они теснились у подъезда. Полицейские вынуждены были отступить. Нескольких уже стащили с лошадей и с визгом и проклятиями били головами о камни мостовой. Авто спешили поскорее уехать.
И вот от подъезда рванулось блестящее автосигара.
— Мистер Джойс! Джойс, собака! Будь ты проклят!
Сбивая и подминая под себя и полицейских, и лошадей, и передние ряды своих товарищей, толпа ринулась к машине. Шофер дал полный ход. Но авто врезалось в толпу и среди шума и криков боли остановилось, бешено пыхтя — круша ноги и руки, раздавливая животы тем, кто попал под колеса.
— Смерть Джойсу! Смерть! — гудела толпа.
— Пусть не доживет, поганец, до войны, пусть не увидит дела рук своих!..
Через секунду тент с машины был сорван. Два десятка крепких ребят сгрудились вокруг и вытащили из небольшого купе машины съежившуюся фигуру, избивая ее кто и как мог.