— Чем вы так опечалены? — спросила Татьяна Сергеевна. Видя, как дрогнули серые губы Серафима Христофоровича, который хо тел что-то сказать, но горловые спазмы перехватили его голос, она поняла, что в жизни этого всеми уважаемого в театре человека случилась беда.
— Уж не заболели ли?
— А вы что, ничего не знаете? — дрогнувшим голосом произнес старый архивариус.
— Нет… А что?.. — Вопрос Татьяны Сергеевны прозвучал испуганно, словно через несколько секунд она узнает такое, что резанет ее по сердцу.
— И не читали вчерашней «Правды»?
— Не читала… Я последние четыре дня провела в Абрамцеве, на даче у друзей. А газеты они туда еще не перевели. Что-нибудь случилось?.. — Только теперь в голове ее отблеском молнии сверкнула страшная догадка: «Кто-то умер…»
— Да, случилось, Татьяна Сергеевна… — Серафим Христофорович поднес к глазам аккуратно сложенный белоснежный платок. — Умер Кораблинов…
Татьяне Сергеевне сразу стало душно, она тяжело задышала, и в первую минуту была никак не в состоянии представить Кораблинова мертвым. Щеки ее опахнула матовая бледность.
— Отмучился, бедняга, — еле слышно проговорила Татьяна Сергеевна. — Последние полгода он был так болен. Когда будут похороны?
— Сегодня. — Серафим Христофорович посмотрел на часы. — Через полчаса в Доме актера начнется гражданская панихида. — Взгляд его упал на букетик незабудок. — Как жаль, что вы об этом горе только что узнали. И ведь как умер-то… Так умирают только святые и короли.
— Как он умер? — подавленно спросила Татьяна Сергеевна, как-то сразу растерявшись и не зная, что она, старый и верный друг Кораблинова, должна сейчас делать. А оно непременно должна что-то делать и делать больше других…
— Во вторник утром ему принесли в комнату газету и прочитали вслух программу радио, где говорилось, что сегодня, в субботу, будут по первой программе передавать радиоспектакль «Король Лир». Последние полгода он уже не поднимался с кровати. А тут радость так его всколыхнула, что он встал, взял газету, через силу подошел к окну, своими глазами прочитал программу и сел в кресло. И пот… Страшный пот прошиб его. И умер. Напоследок, уже умирая, успел сказать только два слова.
— Какие же это были слова? — Задыхаясь от прихлынувшего удушья, Татьяна Сергеевна глотала подступавшие к горлу слезы.
— «Я счастлив…» Это были его последние слова.
Горе, так неожиданно обрушившееся на Лисогорову, которое всегда настигает человека неожиданно, бьет из-за угла, со спины, расслабило ее тело. Не хватало воздуха. Ей даже вдруг показался нелепым и жалким весь прожитый день. Она не понимала, зачем всего каких-то полчаса назад, сидя перед зеркалом в парикмахерской, она думала о том, как, восседая в президиуме предстоящего собрания, она будет выглядеть из зала.
Словно побитая и в чем-то виноватая перед людьми, Татьяна Сергеевна шла следом за Серафимом Христофоровичем. При входе в Дом актера старик предупредительно остановился, слегка поклонился ей и, уступая дорогу, открыл дверь.
Траурная мелодия Шопена, в которой на своем убаюкивающе-скорбном языке вечность разговаривала с человеком, уже в холле пахнула на Татьяну Сергеевну чем-то таким, от чего ей хотелось, как несправедливо обиженному ребенку, разрыдаться. Но тут же это глубоко горестное чувство словно белым огромным крылом невиданной птицы было сметено с души ее, как только она увидела перед собой большой портрет Кораблинова. Она и раньше, еще лет двадцать назад, знала этот портрет, он висел в фойе театра в ряду корифеев сцены. Было в этом лице что-то от уверенности в своем неоспоримом превосходстве над теми, чьи портреты висели рядом с ним. А дрогнувшая улыбка, затаившаяся на четко очерченных изломах рта, как бы говорила: «Что не подвластно мне?!»
Гражданская панихида еще не началась. В почетном карауле у гроба, заставленного венками живых цветов, с траурными повязками на рукавах застыли в скорбном оцепенении Воронов, Мансуров, Гудимов и Правоторов.
Татьяна Сергеевна потихоньку прошла поближе к гробу и встала так, чтобы лучше видеть лицо покойного, подсвеченное сверху лучом прожектора.
Мелодия Шопена, то замирая и медленно падая в бездонную глубину земной скорби, то вдруг оживая и стремительно взлетая в райское поднебесье, где сама вечность обещала человеку надежду на счастье небытия, окутывала своей горестной паутиной всех, кто пришел на последний поклон к другу и большому артисту.