Вообще, в отношении человека, ввиду его загадочной природы, этот вопрос достаточно сложен. Крепко связанный с социумом он определён им настолько, что практически неуловим в своём естественном состоянии. И эта неуловимость зачастую играет против него, так как способствует утверждению равенства между деградацией и человеком в первозданном виде. Ведь очевидно, что без приобретённых в обществе навыков гигиены, общения, культуры поведения он являет собой жалкое зрелище. При этом, кажется, о вопросе естественного как-то мало задумываются: что оно такое? Например, в средней полосе России естественно наблюдать конкретную смену четырёх времён года: холодная зима, переходящая от холодного к тёплому весна, тёплое лето, переходящая от тёплого к холодному осень. Когда же случаются какие-то сбои, как например, снег в июне, то говорят о нарушении естественного порядка вещей. Следовательно, естественность – это некоторый устойчивый, привычный образ явлений. Причём это касается как живой, так и неживой природы. Ну, а что же с человеком? Каков его устойчивый образ? А вот здесь всё неоднозначно. Безусловно, есть некоторый внешний облик, глядя на который мы можем сказать, что перед нами человек. При этом удивительно, что мы его спокойно различаем как в человеке, приобщённом к социуму, так и в далёком от него. Даже если перед нами полнейший дикарь, никто не скажет, что его образ противоестественен человеку. То есть приобщение к социуму не сказывается на естественности внешнего облика: привычный образ остаётся незыблемым. Тогда где и в каких условиях мы начинаем ощущать, что с ним что-то не так, что он теряет свою устойчивость? А ведь это действительно происходит, и в такие моменты мы, как правило, говорим: «Он утратил свой человеческий облик». Например, когда человек совершает не оправдываемые ничем акты жестокости и насилия. В этих случаях его сравнивают со зверем или с безумцем. Последний, кстати, также служит примером противоестественного облика человека. То же мы говорим и, когда видим опустившихся по социальной лестнице людей: пьяниц, наркоманов, бомжей. Но что же объединяет все эти столь разные категории? Мне кажется, ответ очевиден – потеря контроля над своими желаниями, из чего вытекает, что стержнем естественного образа человека является способность к самоограничению.
Письмо четвёртое
Ну, что ж, вот и мой «страшный критик», который, мягко говоря, давно назрел. Из этого ожидания совершенно не следует, что оно демонстрирует мою незаинтересованность. На самом деле, всё наоборот. Чтобы ничего от тебя не скрывать, скажу, что я довольно быстро закончил чтение второй твоей книги, но моей главной заботой было сделать некоторые личные исследования вокруг этой темы и, прежде всего, относительно гетер. Я, естественно, уловил их образ (более или менее роскошных проституток), о котором ты заявила в начале книги. При этом ты даёшь понять, что они были намного больше, чем очень красивые женщины. Однако, кроме предполагаемых развратных отношений между Неэрой и её любовником, о которых ты рассказываешь, я не смог найти в книге каких-то иных свидетельств, объясняющих особенность их взаимоотношений с мужчинами. Отчасти угадывается, что контроль над желанием во имя воспитания воли был важным винтиком в поддержании исключительного интереса к ним, побуждающий мыслителей находиться вблизи гетер, вести с ними беседы, в то время, как основную часть афинских женщин мужчины совершенно игнорировали для общения.
Подобную идею «одухотворённого желания» можно увидеть и в более близкие к нам времена – в период придворной любви, когда трубадур или рыцарь жаждал даму более высокого ранга, которая была замужем. Мне кажется очевидным, что социальная дистанция, физическая красота и высокомерие, вкупе олицетворяющие образ недоступной женщины – характеристики, близкие богиням. Они побуждали мужчин мечтать о слиянии с возвышенным образом, и, двигаясь к реализации своей мечты, развивать в себе самые лучшие качества, в том числе, воплощать свои идеалы в искусстве. Интересно, что даже если мужчине случайно удавалось завоевать сердце своей дамы, на этом его препятствия ещё не завершались. В долгожданную ночь она могла устроить ему предельное испытание: голый, он должен был реагировать на малейшие её прихоти, при этом разрешались только поцелуи, объятия, ласки, и именно женщина решала, будет ли он, в конце концов, удостоен чести исполнить своё самое заветное желание. Заканчивая экскурс в философию изысканной любви, приведу в качестве итога это прекрасное изречение: «Желание, по определению, – это желание быть удовлетворённым, но также известно, что удовлетворение знаменует его исчезновение как желания. Поэтому любовь стремится к своему исполнению, но, в то же время, боится его как смерти желания. Таким образом, в любви постоянно существует неразрешимый конфликт между желанием и желанием желания, между любовью и любовью любви…»