— Пошла бы погуляла, — предложил ей Василий Михайлович.
— Не хочу. — Лена раскрыла книгу.
Попов вдруг вспомнил, что не закрыл склад, и попросил корейца проводить его.
Кореец кивнул, отвесил почтительный поклон Леночке и пошел с Василием Михайловичем.
Лена закрыла книгу. Ей так хотелось, с кем-то посоветоваться, поговорить, но с кем? С Лизой? Нет, только с Мироном. Он чужой, но куда ближе, нежели сестра.
Мирон отнес на кухню чайник, кружки. Вернулся и продолжил разговор с Павлом Григорьевичем.
— Признаюсь, для меня все же не ясно, что делать дальше? Сидеть сложа руки и ждать? Нелепо. Действовать, но каким образом, когда и как? Вы-то что думаете, Павел Григорьевич?
Тот хитровато прищурился:
— Ты вот газетку внимательно просмотри. — Он подал ему «Красное знамя». — Там и о съезде большевиков и о Дальневосточной конференции. Я только старый рыбак, батюшка мой, а ты ученый, вот и соображай. Раз большевики говорят: вся власть Советам, — знать тому и быть.
— Вот-вот, — встрепенулся Мирон. — Но ведь нужны указания, согласованность действий, а при наших возможностях и связи все это не просто. Хотя силенки и собираются. За учителем Куреневым молодежь пойдет, охотники. Амосов Федот приехал…
— Постой, — оборвал его Павел Григорьевич. — Ты погляди на непрошеных гостей. Чего, думаешь, они крутятся здесь? — Он показал в окно на японские рыболовецкие суда, стоявшие в бухте.
— Так что же намерены предпринимать у вас в Охотске?
— Тут все серьезней, Мирон, чем где-либо. Потому и готовиться надо. Вон те же эсеры по таежным наслегам разъезжают. Агитируют население за свою программу. Народ, сам знаешь, темный. Нам тоже бы не дать маху.
— Вот это разумно,— живо подхватил Мирон.— Пока не наступили горячие дни, двину в тайгу. Якутский язык я знаю.
— А ты не горячись,— снова остановил его рыбак.— Посоветуйся со своими. Покумекай! А мне вот думается, тебе бы здесь остаться надо.
— По зимней дороге вернусь. В тайге должны все знать, чего хотят большевики.
Павел Григорьевич подумал:
— Тут, верно, пока тишина. А где заводь, там коряги и крупная рыба отстаивается. Немного вас тут. А случись что-нибудь? Рулевой не тот, кто на корму попал, а тот, кто море понимает и знает волну.
Мирон в душе уже решил непременно ехать, но спорить не стал.
Павел Григорьевич собрал сумку и, чуть прихрамывая от длительной езды верхом, направился к лошадям. Мирон вышел его проводить. Кони терлись о привязь, хлестались хвостами. Лена в накомарнике, вытягиваясь на носках, сгоняла с них гнус веткой березы.
— А-аа, дочка. Ты чего? — улыбнулся ей Павел Григорьевич.
— Я к Мирону, дядя Паша.
— Ну, ну! — Рыбак легко вскочил в седло. — Так вы тут глядите как надо, — сказал он на прощанье и тронул поводья.
— Ко мне? — подошел к Леночке Мирон.
— Да.
— Я слушаю вас?
— Не знаю, как начать, — она сжала его локоть. — Так нехорошо дома, что ушла бы куда глаза глядят.
— Ну вот так сразу и ушла. И с чего бы?
— У нас появился один кореец. Зовут его Пак. Он заходил к Попову. Чего-то говорили о тайге, о разведке золота. — Лена замолчала.
Мирон остановился. Снял очки, протер стекла.
— Уже делят шкуру неубитого медведя. Значит, работы Полозова значительны. Да, это так, — сказал он как бы для себя и надел очки.
— Вы едете? — воскликнула она. — Теперь я буду спокойна. Но почему мне так просто и хорошо с вами? Почему?
— Я старше вас вдвое. Потому, видимо!
— Нет-нет, — оборвала она Мирона. — Вам доверяешь и уважаешь страшно.
— Вот как? Значит, «и страшно!» — шутливо повторил Мирон.
Они посмеялись и разошлись.
— Сегодня Мирон с Розенфельдом после обеда уезжает на Буянду, — мимоходом сказала Лиза сестре и прошла в свою комнату.
Леночка засуетилась, примялась искать тетрадь, не замечая, что лежит она перед глазами на столе. Затем долго чинила цветной карандаш и уж после увидела чернильницу и ручку. Она написала записку, вложила ее в конверт, заклеила и побежала к Мирону.
Розенфельд, увидев ее, приподнял шляпу и ушел в избу. Из дверей показался Мирон. Он уже был одет по-дорожному. Леночка молча передала конверт. Мирон его положил в сумку, еще раз заверив Лену, что передаст все нужное.
Вышли. Розенфельд отвел лошадь к завалине, тяжело влез в седло и дернул поводья, на ходу вставляя носки ичиг в стремена.
Мирон попрощался, привязал сумку.
Лошади лениво зашагали.