— Так он тебе и даст.
— Я ведь приехал вместе с Розенфельдом. Лодка принадлежит ему. Он как-то оставил ее у старика. А тот чужое — избави бог.
— С Розенфельдом? — всполошился Полозов. — Зачем он тут?
— Ты слышал о его кварцевых жилах? Он хочет сделать зарисовки и ехать во Владивосток с ходатайством.
— Зарисовки? А стоит ли их делать сейчас?
— Никакими сведениями о золоте он не располагает. Для беспокойства оснований нет. И к тому же кто может ему запретить? — Мирон пошел к ручью умываться.
Густела северная ночь. Над костром покружилась сова и села где-то за деревьями, Канов уже дремал за столом. Полозов принес сено, постелил, все улеглись на полу. Мирон сразу же заснул. Полозов еще долго крутился. Когда он поднялся, Мирона уже не было. У стенки стояли его новые ичиги.
…В юрте тихо. Под скалой бурлит вода, и в ее глухом бормотанье тонут голоса, что давно звучат за юртой. В это лето к Гермогену частенько заезжают.
— Дывасать мешков рисова мука. Чай, сипирт, табак. Моя много-много давай. — Зачем старый люди худо живи? — расслышал Миколка певучий голос на ломаном русском языке.
— Дед, почмокивая, сосал трубку.
— Сама торговать будешь. Мало-мало торгуй, много сибыко деньга будет. Большой купеса сделаешься. Как солнце, поднимешься над тайгой. Хоросо. Моя еще ружье дари, патроны, сибыко много припаса давай…
Старик не отвечал.
Миколка поднял голову. Что мука, табак — все израсходуется, а ружье? Ружье — это все! Неужели дед откажется? А может, слабеть умом начал? Миколка поднялся и надел торбаса. Ружье не выходило у него из головы.
— Зачем делаешь печаль? Мой желает тебе сычастья! — сокрушенно протянул гость. — Нехоросо! — Брякнула кружка. — Чай мало-мало есть. Поставь кипяток. Спирта маленько найдется. Расапить бы, а?
Дед засуетился, снял с угла ведерко и, позванивая, пошел к реке. Миколка вышел из юрты и оглядел пришельца.
Это был худенький человек с узкими глазами и с большими, выступающими вперед зубами. В своем синем брезентовом костюме он казался парнем.
— Какой славный мальсика? — засмеялся гость, протягивая руку. — Добрыу ден!
Миколка с достоинством поздоровался. Незнакомец порылся в узле, вынул перочинный ножик с перламутровой отделкой, подал парнишке и ласково погладил по голове.
— Подарка тебе. На память. Сипирт пьешь? Нет? Дед сыбко сердитый? — Посмеиваясь, он полез в карманы, и — тут же в его руке оказались два шарика — красный и голубой. — Красивый, а? — Подбросив шарики, он ловко поймал их, щелкнул пальцами и расправил ладонь. — Где, а?
Шариков в руке не было. Миколка изумленно раскрыл рот. Гость легонько схватил его за нос и подал красный шарик.
— А это сего? Беры, беры, тебе будет.
Заулыбался и Миколка.
— А где другой? — И он вытащил шарик из уха мальчишки. — Тебе, беры.
Миколка держал на ладони оба шарика, боясь прикоснуться. А вдруг снова запрыгнет в нос или в ухо?
Теперь гость притронулся к карману Миколки, щелкнул пальцами.
— Тывоя, а? — оскалил он большие зубы и разжал кулак. На ладони лежала желтая пулька.
— Моя! Отдай, — опешил совсем парнишка. Ведь старик запрятал ее в сумку, а гость и не заходил в юрту. Лесной Дух, видно.
— Моя высе знай! Сказать, где бывает такой камни, а? Вон там вверх по долине в третьем ключе, да?
— Нет, в первом направо. — Миколке стало смешно: не угадал худенький человек.
Покрякивая, на тропинку с ведром воды вышел Гермоген. Миколка, спрятав шарики за пазуху, все еще зачарованно поглядывал на удивительного гостя.
Старик повесил ведро над очагом и настороженно покосился. А пришелец уже держал в руках бутылку спирта.
Миколка ждал, что его позовут в юрту, но его не приглашали. Он присел на бревно и стал переобуваться. Отсюда видны были стол, нары и окошко.
Гость разлил спирт и жалостно сказал:
— Моя беднячка. Моя служи у других. Обижай не надо. Раздели, что тут есть. Пусть будет нам обоим приятность.
Гермоген подумал, вздохнул:
— Да-да, бедняк делится, а богатый покупает и продает. С бедняком можно.
И он долго пил маленькими глотками. Притихли оба. Старик приободрился. Выпили еще. Гость вынул из кармана пульку. Миколка замер.
— Мальсика все болтай. Чито опять будем в прятки играть? Ай-яй-яй! Старый селовек, а так.
Гермоген вздрогнул.
— Много жил, много бродил в тайге. Может, и находил такие, да забыл уж. Старый совсем, — сказал он холодно, разглядывая ее с таким безразличием, вроде бы и верно забыл.