Может и сильнее заговорить, если подвернется случай.
– Да, надо в Москву проехаться… пожить там, – снова вслух проговорила государыня.
– Ваше величество, с кем это вы? – в тревоге спросил неслышно вошедший фаворит, которому Захар сообщил о нездоровье императрицы.
– Ни с кем, дружок. Так, про себя сказала: в Москву нам съездить с тобою надо на малый срок. Подтянем там, кого следует… Как почивал, дружок? – весело, ласково, стараясь казаться бодрее, спросила она у фаворита.
– Благодарю, ваше величество. И вы изволите так нынче, благодарение Господу, свежо выглядеть. А Захар толкует…
– Дурак твой Захар. Я его прочь погоню. Зажился, зажирел. Суется, куда не надо. Ну, сказывай, если дела есть.
– Сейчас никаких, ваше величество. Вот что потом…
– Ну так сиди, слушай, как я с моими людьми работать стану. А не хочешь – погуляй ступай по Эрмитажу… Там просторно. Воздух свежий… С Богом. Жду тебя потом.
Зубов, целуя руку государыне, удивился, как сильно пульсирует она, и подумал: «Ну, поправляется государыня. Как крепко выглядит…»
Откланялся и вышел, радостный, довольный. Напрасны тревоги. Поживет еще Екатерина, поцарствует он, Зубов, назло всем недругам, завистникам своим!
Обычным порядком идут занятия у государыни с секретарем ее, Грибовским.
Вот начала она писать резолюцию на одном докладе, остановилась на полуслове, подняла голову:
– Пойди, голубчик, рядом подожди минутку. Я скоро вернусь, позову тебя…
Он удалился.
Скрылась Екатерина за небольшой дверью особого покоя, куда, кроме нее, никому не было входа.
По странной прихоти престарелой государыни сюда был поставлен древний польский трон, привезенный после разгрома Варшавы.
Как будто видом его хотела питать свое величие Семирамида Севера…
Третий трон, третья корона…
Пусть и в неподходящем месте поставлен этот трон… Но так он постоянно на глазах, как залог всех обещаний, данных ей судьбою и сдержанных до конца…
Вдруг снова позвали Екатерину.
Разные голоса зовут…
Черные мухи все крупнее и крупнее – летают, мечутся в глазах…
Красные мухи летать стали… Пересохло в горле сразу. Язык большим, сухим кажется. Как ноги отяжелели! Свинцовые, не двинуть ими… Подняться не может. И руки тоже… Встать бы, сделать шаг, позвать… Подымут, спасут… Это удар… Да. Это можно спасти… Голоса… круги, звезды… Целое море огней… Хаос звезд, звоны, крики, набат… Зовут издалека… И черная тень с изрытым оспою лицом…
Он, опять…
Со стоном рванулась с своего сиденья Екатерина и повалилась, глухо хрипя, у самых дверей тихого, недоступного для других покоя…
Долго ждал секретарь. Он догадался, куда удалилась Екатерина. Но долго слишком длится отсутствие.
Ни Захар, никто из ближней прислуги, тоже потревоженные, не смеют все-таки без зова войти в запретную комнату.
– Зубов… генерал… в Эрмитаже… За ним сходите, – говорит секретарю Захар.
Напуганный, бледный подбежал Зубов к запретной двери, слушает. Словно какое-то непонятное хрипение долетает из-за тяжелой, толстой двери.
Нажал ручку. С трудом поддается дверь. Сильнее нажал – и увидел Екатерину, лежащую на полу.
Кровавая пена клубится на губах, удушливое хрипенье вылетает из них…
– Доктора, доктора скорее! – крикнул Зубов.
Но уже несколько человек без приказания кинулись за Роджерсоном…
Лежит на кровати больная.
Пена клубится, хрипение то затихает, то снова оглашает спальню, нагоняя страх на окружающих…
– Кровь надо пустить, – говорит Роджерсон.
– Нет, нет, боюсь я! – вскрикивает Зубов. – Вдруг умрет… Спасите, помогите…
Пожимает плечами старый врач. Голову потерял фаворит. Но ничего сделать нельзя…
Оттирают больную, припарки ставят, отирают кровавую пену на губах…
Осторожно подошел к нему Алексей Орлов, большой, сумрачный, с кровавым старым шрамом на щеке.
Он за делом приехал сюда, тайно говорил с Александром Павловичем… Думал новый поворот дать судьбе ввиду скорой смерти императрицы, которой все ожидали…
Но уклончивый, осторожный Александр только сказал:
– Если есть завещание, если признают меня, – значит, воля Божья. А сам я ни в какие авантюры ни с кем не войду…
Вот почему явился немедленно во дворец Орлов, как только услыхал черную весть.
Подошел он к фавориту, нагнулся и шепчет:
– Вы растерялись. Мне жаль вас… Пошлите брата какого-нибудь к цесаревичу… На всякий случай, понимаете? Дайте ему скорее знать, что тут делается.
Посмотрел широкими глазами, словно не понимая, фаворит, сообразил, крепко пожал руку Орлову и пошел к брату Николаю, стоящему с другими в соседнем покое.
Выслушав брата, Николай Зубов поскакал в Гатчину. Павел быстро явился во дворец.
Встретя сыновей в первом покое, он сказал:
– Александр, поезжай в Таврический. Там прими бумаги, какие есть… Ты, Константин, с князем, – указывая на Безбородко, продолжал Павел, – опечатаешь бумаги, какие найдутся у Зубова… И потом будь наготове…
Бледен цесаревич, но спокоен. И даже как будто очень весел, но глубоко скрывает эту радость, которая слишком некстати теперь, здесь.
Осторожно войдя в покой, где лежит умирающая, он долгим взглядом изучает ее лицо…
А Роджерсон шепчет:
– Плохо, ваше величество… До утра вряд ли продлится агония…
«Агония?.. Так это агония!» – про себя думает Павел. И вдруг вздрогнул. Какое-то мягкое, тяжелое тело мешком рухнуло к его ногам.
Это Платон Зубов. Тот, кто дал ему знать о радостной минуте… Тот, кто много мучительных минут доставил цесаревичу…
Что скажет этот человек, такой надменный, чванный всегда? А теперь постарелый сразу, с красными, напухшими от слез глазами, с дрожащими руками, которые ловят ботфорты цесаревича…
– Простите! Помилуйте грешного! – слезливо, по-бабьи как-то молит фаворит, припадая грудью, увешанной всеми орденами и звездами, к пыльным ботфортам Павла, ловя его руки. – Пощадите…
Он по-рабски целует узловатые руки, сухие пальцы цесаревича. Трость – знак дежурного флигель-адъютанта – упала, лежит рядом с Зубовым…
Первым движением цесаревича было – пнуть носком в лицо низкого вельможу.
Но он удержался. Кругом такая толпа. Мужчины – старые воины – плачут, глядят на Павла, как на чужого. И не думают даже, что в эту минуту он стал их господином, как раньше была эта умирающая женщина…
Нельзя начинать искренним порывом. Надо надеть маску.
Знаком велит он подать ему трость Зубова. Вежливо трогает за плечо фаворита, ползающего червяком у его ног.
– Подымитесь, встаньте… Не надо этого. Берите свою трость. Исполняйте свой долг, правьте служебные обязанности… Друг моей матери будет и моим другом. Надеюсь, вы станете так же верно служить мне, как и ей служили…
– О, ваше величество…
– Верю…
Дав знак сыновьям, он вышел с ними в кабинет, запер за собой дверь.
Один Безбородко последовал за ними.
– Ну, вы идите, как я сказал… К Зубову и в Таврический. А я тут погляжу с князем.
Цесаревичи ушли.
Быстро нашел в одном из столов Павел то, что искал: большой пакет, перевязанный черной лентой, с надписью: «Вскрыть после моей смерти в Сенате…»
Дрожит развернутый лист в руках Павла. Не много там написано. Но такое ужасное для него… Стиснул зубы, стоит бледный, в раздумье… На Безбородку кидает растерянные взгляды.
Старый дипломат негромко замечает:
– Как холодно нынче… Вон и камин зажжен… Погрейтесь, ваше величество… У вас будто лихорадка…
Указал на огонь, а сам подошел к окну, глядит: что делается перед дворцом?
Павел у камина. Дрожит рука… Миг – и затлел плотный лист… загорелся крепкий, атласистый конверт, в котором лежала роковая бумага… Горит… Вот тлеть стала зола… свернулась… Золотые искорки улетели в трубу камина…
– Пойдемте, князь, разберем дальше бумаги, – хриплым голосом зовет Безбородку Павел и вежливо пропускает вперед старого, умного вельможу…
Старое царство минуло.
Воцарился новый император – Павел I…