Говоря это, Екатерина глядела вдаль, словно там ясно видела грядущую судьбу потрясенной Франции.
– Франция в опасности, вы говорите, государыня? Я французский дворянин…
– Молчите. Мне представляется нечто иное. Мне думается, перед вами особые пути, граф. Ваше расположение к новой философии, наклонность к свободе… все это заставит вас держать сторону народа в его споре с дворянством Франции. Мне это будет досадно. Я была и останусь всегда аристократкой. Это мой долг, мое ремесло. Никогда бы я не отреклась от своих вековых прав, как это сделало на днях феодальное французское дворянство… Подумайте: вы найдете вашу страну, охваченною опасною горячкой.
– Я сам опасаюсь, государыня. Поэтому и обязан скорее вернуться туда…
– Вижу, вас не удержать. Постараемся хотя задержать подольше. Но вот идут мои внуки. Узнаем, чего они хотят от бабушки… Слушайте, пока мы спорили, я все думала о речах моего сына. Он тоже непреклонен, неисправим. И многое готов изломать, если бы ему дать волю. Многое повернул бы назад, если бы. Ручаюсь и я: этого не будет… ни при мне, ни при великом князе Александре… при внуке моем…
– Как, государыня, разве вы задумали… Решили?..
– Потом. Это я так… не то, что хотела… Сюда, дети! – по-русски, громко заговорила она. – Мы кончили разговор. Что хотите? Я слушаю вас…
И с ласковой, доброй улыбкой двинулась навстречу обоим внукам, которые, появившись вдали, выжидали минуту, когда можно будет подойти к своей державной нежной бабушке…
Блестящим фейерверком закончился веселый воскресный день в полуосажденной, угрожаемой от врагов столице. Никто не знал, что готовит новое утро на полях битв. Чего можно ждать здесь, под кровом обширного Царскосельского дворца?
А здесь утро понедельника началось очень бурно.
Очередной докладчик – генерал-майор, статс-секретарь Попов еще сидел перед государыней и своим вялым голосом излагал военные дела, в приемной ждали еще два-три человека, когда Захар появился из маленькой двери, ведущей на половину, отведенную постоянно для фаворита, теперь занятую графом Димитриевым-Мамоновым.
Государыня даже не выждала, пока старый слуга подойдет и шепнет, в чем дело.
Пожав чуть заметно плечами, она кивнула Попову, и этот толстоватый, нескладный, широконосый человек пятидесяти пяти лет вскочил и удалился из покоя так быстро и легко, как будто его несло ветром.
– Граф там? Проси! – сказала тогда она Зотову.
Быстрыми, нервными шагами вошел фаворит. Дверь как бы сама собою плотно заперлась за ним.
– С добрым утром, мой друг. Хорошо ли почивал? Как чувствуешь себя? Судя по лицу, нездоровье вчерашнее не отошло. Я велю позвать к тебе Роджерсона, не правда ли? Он всегда удачно помогает тебе… Ну, садись, говори, с чем пришел.
Мамонов послушно сел, но не мог, очевидно, сразу заговорить. Невысокий, стройный, с легкой наклонностью к полноте, фаворит был очень красив лицом. Томные, продолговатые, лучистые глаза то загорались, то потухали под густыми ресницами, красиво обрамленные тонкими бровями редкой правильности. Невысокий, но хорошо развитой полукруглый, открытый лоб гармонировал с общим правильным, мягким овалом лица. Черты, немного мелкие для мужчины, поражали законченностью, тонкостью, влекли каким-то особым своим обаянием. Матово-бледное, чистое лицо оживлялось нежным, легким румянцем щек. Нервно очерченные ноздри римского носа, безукоризненная излучина красных, пухлых слегка, женски-капризных губ, розовые, небольшие уши, выглядывающие из-под пудреных буклей модной прически, – все это останавливало взоры. И во всем лице был какой-то свой характер, что-то легкое, неуловимо женственное, что могло и должно было очень нравиться именно такой твердой, мужественной женщине, как Екатерина Великая, даже и голосом мало походившей на женщину, хотя была она ею во всех отношениях, с ног до головы.
Красивы, и тоже не по-мужски, были руки у графа. Выхоленные, снежной белизны, с розоватыми, отточенными в виде миндалин ногтями, они, казалось, ждали поцелуя… и часто осыпала их этой лаской подруга фаворита в нежные минуты любви и страсти.
Весь фаворит в любимом красном бархатном кафтане, перехваченном генеральским темляком и орденской широкой лентой, в пудреных волосах, в белых атласных коротких штанах с пряжками, с орденами, украшенными крупными бриллиантами, висящими на шнуре из низанных больших жемчужин, – в этом виде он походил на оживленную фигурку из севрского фарфора, на красивую, стройную женщину, а не на мужчину двадцати восьми – тридцати лет, каким он был.