«… А казаки и служат для того, чтоб неприятеля беспрестанно тревожить, присматривать за ним и держать в страхе. Командующий генерал совсем о том не думает, много или мало их пойдет в поход и сколько возвернется. Поелику всегда ж убыль восполнят…»
Неподписанный еще Универсал валялся на столе, а гетман, вопреки своему же запрету, не венгерского, а горилки хватил и Сенату кулаком погрозил:
– У-у, окаянцы! Поелику восполнят!…
Не дочитал со злости, а там ведь маслица было подлито:
«Но там, где атаманы хороши, и казаков же берегут тож. У атамана Краснощекова напрасно со смертью не играют. Сказывают, он и сам копьем или стрелою попадает в цель на пушечный выстрел, а такоже сказывают, что ни от кого он пардона не принимает, казаков своих бережет. Известности его больше всего способствует свойство с Разумовским…»
Ах, Краснощек-атаман! Гетман спознал его еще при первом объезде своих владений, где-то уже за Полтавой, на границе с Донским казачеством. Никто ведь толком не знал границ между Малороссией, низовой Запорожской Сечью и казацким же Доном. Гуляли, где гулялось. Война стала сбивать в отряды, чем-то похожие на полки. А что это за полки, если одет кто во что горазд и при оружии, которое у неприятеля же в бою удалось перехватить? Задумал он ни больше ни меньше как приодеть казачков в одинаковые кафтаны и с разными, у разных полков, приметными шапками. Деньги? Да кто их когда давал, хотя и считались казаки реестровыми, то бишь на государевом содержании?
С началом же войны Сенат Указы слал:
«… Малороссийских Украинских гетманского уряду казаков с потребною старшиною таким образом нарядить, чтоб оные всяк каждый о дву-конь по первому указу в две или три недели собраться могли и по крайней мере на месяц провианта с собою имели, однако ж без обозу».
Читать такие указы – одно удовольствие: можно всласть поругаться. Будто здесь никто не знал, что такое «дву-конь!» Но между руганью гетман и свое разумение имел. Не дело это, чтоб казаки разношерстной толпой по Европам скакали. О форме казацкой он со старшиной давно рассуждение имел. Деньги! Но если поискать… да горилки пить поменьше… найти можно. В конце концов порешили: быть мундиру казацкому! Чтобы везде одного цвета и покроя…
Вот в таком настроении он и выехал на гетманский плац, чтоб проводить в прусскую землю очередной казацкий отряд. Еще две тысячи человек, из которых… кто вернется на «ридну Украину?..»
Командовал отрядом его родственник полковник Галаган. Отсалютовал шпагой, хотя при седле имел тяжелую казацкую саблю. Гетман подал старую, короткую команду:
– С Богом!
Речей и объятий не принято было и при прежних гетманах, а чего ему заводить? Рысью, по четыре в ряд, пошел сводный полк.
В сторонке жалась сестра, не смея при людях прильнуть к седлу мужа. Гетман тоже не обращал на нее внимания. Лишь дома, скидывая мундир, наказал своим прислужникам:
– Присмотрите за ней.
Полковник Галаган, как водится, не оглянулся. Плохой знак – оглядываться.
X
Молва о щедрости гетмана опережала его доходы, но что делать? Доходы, конечно, немалые, но где им угнаться за молвой. Это как степная зимняя завируха – от моря Черного до Днепра-Славутича метет. Человека подхватывает живьем, да хоть и с конем вместе, крутит-вертит, пока носом в снег не кинет.
А хоть и летом: те же ветра. Знай души распаляют, а что с ней, душой-то, поделаешь? Мать, Наталья Демьяновна, хоть и статс-дама двора ее величества, а попросту советовала:
– Ты, Кирилка, построже управителей набери. Хай кнутом за тоби машут. Усю стэпу украиньску не накормить.
По ее совету и взял Шишкоша Годянского. По происхождению шляхтича, по характеру гайдука. От Мазепы еще пошли они, гайдуки. Личная полиция, личная расправа и личный разбой. Когда видели на дороге к своей хате гайдука, так стар и млад прятался, шепча друг другу:
– Злыдень иде!
Конечно, времена не те, не те и гетманы. Шишкош Годянский кнутом никого не порол, а копейку панскую берег. Не без своей же выгоды. Но больно уж жить хорошо стало! Тем же степным ветром никчемное попрошайничество и отмело от пана-гетмана. Вроде бы все довольны и все низко кланяются при встрече.
Беда в том, что земли степные никем не меряны и никем не межованы. Кто сколько отхватил во времена оные, тем и владел. Саблей ли, судом ли полковым – другого не было, – права свои защищал, и то дело. Без защиты земли уносило степным ветром. Чересполосица была такая, что не пойми, где чье. Управитель, он же и гайдук гетманский, пришелся как раз впору. Пан ясновельможный вздохнул свободно. Имения его, подаренные Государыней в свое время, в разные годы и по разным поводам, прикупленные тож, были разбросаны по Киевщине и Черниговщине в невообразимом беспорядке. Управитель Шишкош Годянский старался земли гетманские упорядочить. Где округлить, где прикупить, где и самочинно отрезать-прирезать.
Так и наскочил на него черниговский помещик Будоляха. Когда-то служил в реестровых казаках, да был отсечен татарской саблей по локоть. Однако ж не запропал, не занищенствовал, как многие такие. Удел ему от отца по Десне достался, он тоже его маленько округлил, хозяйствовал хорошо и думал, что так до скончания века. Ан нет! Удел-то свиной кишкой в гетманские угодья завивался. Даже дорога через Будоляху шла. Управитель попробовал было поговорить с паном-гетманом, да куда там! Отмахнулся:
– Не с руки мне судиться.
Зато с руки было управителю. Он пригрозил:
– Смотри, Будоляха! И вторую руку отмахну.
По весне свою дорогу через кишку провел, а вдоль нее бахчу знатную разбил. Гетман добился свободной торговли между Малороссией и Великороссией – гар-бузы прямиком до Тулы и Москвы шли, а там и далее, до Петербурга. Будоляха год смотрел, второй упрашивал и подал в суд. Глупый! Суд-то полковой, значит Черниговский. Будет ли полковник судиться с гетманом, да хоть и с его управителем?
Не добившись в суде толку, стал грамотей-помещик писать на судей жалобы. Само собой, аппелируя к ясно-вельможному гетману. Опять же глупец! Как дойти его бумагам до гетмана? Застревали еще в первых канцеляриях. Добро, что Шишкош Годянский хоть и гайдуком себя считал, но в кнуты не брал. А жить-то надо Будоляхе. Пятеро дочек, одна красивше другой, а кто их замуж возьмет? Старшая, Ганнуся, и надоумила:
– Татко, сходи к ясновельможному.
Легко говорить! И до ворот гетманских не доберешься…
– Татко, после полудня пан-гетман выходит в сад прогуливаться. Сама видела. Перехвати его там, под вишнями. Как поменьше я была, мы с дивчинами за вишенками лазили. А ты-то? Иль не казак, татка?..
Чего не сделаешь для любимой дочери! Написал заново прошение, все изложил до точности и побрел до гетманской усадьбы. Недалеко и было-то, версты три всего. Не зря же девки за вишнями лазили. Время выбрал как раз послеобеденное. Глухими задворьями, через огорожу, пробрался до расчищенных, посыпанных песочком дорожек. Ага, здесь, видать, и гуляет ясновельможный пан. Сам-то на песочек ступить не решался, по-за вишенками прятался, где они ближе к дорожке подходят, чтобы сразу выпрыгнуть да бумагу на коленях подать… и задремал от волнения и усталости. Уже издали спину гетманскую, от жары только белой рубашкой прикрытую, увидел… и всплакнул было, собираясь ни с чем возвращаться. Да как вспомнилось личико дочкино, бесприданное, так откуда и смелость взялась! Вышел на дорожку и прямиком пошел ко дворцу, уже не таясь. Одет ради такого визита был прилично, а у гетмана на усадьбе столько челяди, что никто и внимания не обратил. Многие, наверно, и друг дружку-то не знали. Да и время послеобеденное. Гости у гетмана, конечно, были – стол он держал всегда открытый, – да кто в бильярд играл, кто в шахматы, а кто и подремывал по разным комнатам. Так что Будоляха беспрепятственно взошел на парадное крыльцо, по коридорам каким-то чутьем прошел к кабинету. Откуда и смелость взялась! В соседних апартаментах кто-то хлестко шары бильярдные гонял. Тупик здесь был, дверь заперта. С какой-то другой стороны подходили люди, галдели, может, после вина обеденного.