Не доверяя официальной почте, хотя связь между Киевом и Петербургом действовала исправно, Алексей послал к брату своего доверенного гонца, с устным приказом: «Лошадей не жалеть, гнать во весь опор ко мне!» Незадолго. перед тем Елизавета пожаловала ему высший военный чин – генерал-фельдмаршала, так что он имел некоторое право и на приказ. Доверять свои мысли бумаге не решился. Всего можно было ожидать. 17 ноября 1761 года у Елизаветы случился страшнейший приступ. Кроме докторов и Ивана Шувалова у ее постели дежурил старый, преданный духовник, протоиерей Дубянский. Он доверительно шепнул:
– Не уходите, Алексей Григорьевич, далеко, всякое может случиться. Особливо в ночи-то…
Алексей покорно склонил голову:
– Все вруце Божией… Бог-то Бог, но тихонько шепнул:
– Все ж я послал за гетманом… В его руках Измайловский полк. Напрямую я приказать не могу, а он командир полка, он может.
– Не понимаю я Государыню… – вздохнул Дубянский. – Пока не поздно, ей надо решиться… Назревает какое-то совещание.
Кажется, Елизавета уже склонялась к тому, чтоб изменить высочайшее завещание. Позвали нового канцлера, Воронцова, прибыл его святейшество митрополит Новгородский Амвросий и воспитатель Павла Никита Иванович Панин. Этот был не прочь и сам регентом послужить. Но при живой-то матери? Теряющих фавор Разумовского и Ивана Шувалова не пригласили; они ушли во дворцовый буфет, чтобы там горе размыкать. Положение Шувалова теперь было еще хуже. Его родственнички постарались разогнать всех единомышленников. Панин и Воронцов напрасно теряли время, споря – кому быть регентом. У Панина как воспитателя Павла было больше шансов, да единым голосом такое дело не решить. Митрополит как держатель церковного престола – патриаршество еще Петром Великим было ликвидировано – Панину не очень-то доверял: неглуп, да ведь интриган, каких поискать. Ему по старости тоже такие дела не решить. Тут нужен патриарх Никон с его железной хваткой. Где они, нынешние Никоны?
Время тянулось с ноября по декабрь. Весь в мыле, как и его лошади, прискакал с Украины гетман. Он был всецело за Великую Княгиню. Наедине Алексей заметил:
– Не по себе сук рубишь, Кирилл.
– Да мне, что ли, этот сук нужен?.. – взъярился тот, обнажая душу.
– Дайне мне… Мое время прошло.
– А время Великой Княгини?..
Все шептались, все друг от друга таились. Петр жил открыто с Лизкой Воронцовой, жене при всех обещал монастырь. Она тоже как тать по дворцу бродила. У Алексея уже был выстроен громадный особняк, занимавший целую городскую усадьбу. Город в городе, со своими гайдуками и охранниками. Но последние дни он, как и Кирилл, ночевал во дворце, поближе к спальне Елизаветы Петровны. При ней были женщины, но ведь и мужики на что-то могли сгодиться. Кирилл не очень-то любил военную форму, но тоже, как и старший брат, был в мундире Измайловского полка и при шпаге. Все привыкли к сокрытому шепоту и тихим стукам за дверью. Вот опять кто-то поскребся коготками.
Великая Княгиня!
Опустившись в первое попавшееся кресло, она долго молчала. Было не до этикета. Братья тоже выжидали.
– Кирилл Григорьевич, – подняла наконец голову, – из вашего, Измайловского, полка передают, что меня могут арестовать в любую минуту…
– Молодцы измайловцы! – вскочил он на ноги. – Знают больше своего командира! Дашкова вести разносит?..
По молчанию Екатерины понял, что именно так и есть.
– Эта весталка[12] поначиталась французских романов и сейчас в революцию играет! Но наша Государыня-то еще жива?
– Я до последнего момента надеялась на ее царскую волю. Все утряслось бы, если б она сама назначила Павла наследником. Вопрос о регентстве сам собой бы решился. Не люблю Панина, но пусть бы он. Не вечно Павлу пребывать в детстве… Он ведь не глуп, хотя избалован бабушкой и по сути дела отнят у меня… Чего же лучше?
– А лучше вы… ваше высочество! – прорвалось у Кирилла.
При этих словах Алексей вскочил и подошел к двери, а вернувшись, приложил пальцы к губам:
– Ш-ш… здесь и стены имеют уши… Кто-то отскочил в коридоре за угол, все женщины стали носить мягкую обувку, с чего бы это?
Екатерина тоже прислушалась, но ей надо было выговориться.
– Помните, братья мои, я говорила: если жизнь повернется совсем дурным боком, я хватаю Пуничку на руки, не спрашивая разрешения Панина, и бегу… с Пуничкой…
Это смешное, совсем не царское прозвище дала сама Елизавета Петровна, иначе будущего наследника и не называла.
– Да, Алексей Григорьевич, сдаю Пуничку вам на руки, а сама дальше, к Кириллу Григорьевичу в полк, с криком «Спасите бедную мать!» А теперь поняла: не сделаю этого. Елизавета Петровна приютила нищую немку, и не ее вина, что жизнь моя не сложилась. Не могу переступить через волю моей… пока что… Государыни. Не смогу растоптать ее тень. Императором будет, конечно, Петр Федорович, а уж как дальше… Не воля моя сломлена -сломлена гордыня. Может, и к лучшему. Будущее покажет, что нам делать. Не осуждайте меня, братья. Выпейте вина за мое здоровье, – кивнула она на нетронутые бокалы, – а я помолюсь за здоровье Государыни. Да продлятся дни ее!
Но длились дни недолго. Елизавета Петровна, пособоровавшись, с миром отошла 25 декабря 1761 года. В день Рождества Христова, в третьем часу пополудни.
Месяц спустя, в двадцать пятый день января, прошло и погребение Государыни Елизаветы Петровны. Стоял морозный туман. Снег был истоптан ботфортами, сапогами, женскими сапожками, лаптями, чухонскими чунями. Шпалерами войска на всем пути. Ружья «на погребение», стволами приспущены вниз. Скорбь медных труб. Флейты. Барабаны. Народ с плачем рвался сквозь оцепления, чтоб взглянуть «на матушку, на касатушку». Но гроб был уже заколочен. Прощальная панихида проходила во дворце – какие стены могли вместить народную ораву? Новый, Зимний дворец так и не успели достроить – все деньги отнимала непутевая война. Хотел мэтр Расстреляй отделать хоть часть комнат, чтоб Государыня могла закончить там свои дни, – но деньги, деньги?..
В том же году умерла и статс-дама Государыни, бывшая шинкарка Розумиха, благодаря сыновьям ставшая графиней Разумовской. В ее честь тоже ломился народ в маленькую церковь Алексеевщины. Ожидалось знатное угощение. Денег братья не пожалели, но сами прибыть на похороны матери не смогли. Новый царь-государь держал дисциплину в своих войсках. По прусскому образцу, безукоризненно. Каждый день марш-парады и всякие воинские занятия. Не бывать отныне женской расхлябанности!
II
Слухи о тайных сношениях Петра Федоровича с королем прусским давно ходили в армии, особливо же в гвардейских полках. В самый день восшествия на престол, при гробе приютившей его тетушки, Петр скакал по комнатам дворца и чуть не сшиб с ног канцлера Воронцова, идущего спросить – посылать ли гонцов с известием к иностранным дворам, тем более к прусскому королю, с которым уже семь лет велась война? Новоявленный русский царь с детской резкостью ответствовал:
– К королю прусскому – с особливой почтительностью!
– Через генерал-фельдмаршала Бутурлина? Или через находящегося при австрийской армии графа Чернышева? – решил уточнить канцлер.
– Как бы не так! Они будут отозваны! Безграмотны и ленивы!
Положим, канцлер Воронцов знал о беспробудном пьянстве и невежественности Бутурлина, но Чернышев?.. Он был молод, умен, напорист и наряду с генералом Румянцевым, героем победы при Грос-Егерсдорфе, много способствовал успехам русской армии – как мог, подгонял неповоротливых союзничков, австрийцев. Однако ж Воронцов не обладал характером Бестужева, да и болезен был, с трудом встал с постели, спорить не стал. Какие споры с царями!
В тот же день, 25 декабря – эк не терпелось! – к Фридриху поскакал ловелас и любимец Петра Андрей Гудович. В грамоте, спешно изготовленной Воронцовым, говорилось:
«Не хотели мы через сие ваше королевское величество уведомить, в совершенной надежде пребывая, что ваше величество по имевшейся с нашими предками дружбе в таком новом происшествии не токмо участие восприять, но особливо в том, что до возобновления, распространения и постоянного утверждения между обоими дворами к взаимной их пользе доброго согласия и дружбы касается, с нами единого намерения и склонности быть Изволите…»
12