Доходы составляли 15 350 636 рублей и 93 копейки. А расходы? На войско: 10 418 747 рублей. В комнату императора: 1 150 000… На содержание двора, придворные отпуски и канцелярию: 603 333 рубля… Ну, и малость – малороссийскому гетману: 98 147 рублей, правда, еще 85 копеек. И все прочее… Приходов недоставало. Надо пошерстить всяких-яких!
Когда прикинул гетман все это, так и позвонил вполне спокойно. Точной цифры, выделенной сербским беженцам, он не знал – да и кто мог знать? Но едва ли цифирька была мала. На такие дела Елизавета Петровна не скупилась.
Полковник Хорват был разодет не хуже только что уехавшего генерал-фельдмаршала Разумовского. Он подошел к столу и без обиняков изложил цель своего визита:
– Ясновельможный пан гетман, сербы понимают, в сколь трудном положении оказалась украинская власть, а потому собрали малую толику вспомоществования на гетманские и всякие прочие расходы, поручив мне передать вам…
Он еще говорил что-то, по своей глупости не понимая, что у гетмана заложило уши и он уже не владеет собой…
– Все?
– Разве этого мало? Столько же и господам сенаторам. По две тыщи, как и положено…
Только сейчас гетман малороссийский заметил, что перед ним уже лежит повязанный красной ленточкой, аккуратный пакетец.
– Ага, -для чего-то сказал он. – Две тысячи?
– Две, ни копейкой меньше. Можете пересчитать, пан гетман…
– Пересчитаешь ты сам… ступени мри! Полковник Хорват раскрыл от удивления рот… и гетман, вскочив, прямо в рожу ему вбил этот воровской пакетец, вместе с красной ленточкой.
– Во-он!…
Нет, сила в руках еще была. Хотя подбегали слуги, он самолично схватил его за бархатный воротник и про-волок по паркету к дверям, лишь там наддав таким пинком, что под сапоги слугам он подпал уже на изгибе лестничной площадки. Славно доколачивали! Голоса не слышалось, наверно, потому, что подавился беженскими деньгами.
Господи! Что делается в этом мире?!
Думал, на том и покончилась история с Хорватом. Но вечером, за картами у Государя, услышал нечто такое, что затмило и собственное оскорбление.
Играли в новомодный «Дампис». Игру занесли во дворец те же голштинцы, но разве можно отказаться, если сам Государь приглашает? Не хватило смелости даже у длинноязыкой весталки, княгини Дашковой. Она было стала противиться, ссылаясь на то, что сестра за игральным столом, а она-де с сестрой не дружит, ей больше хочется поговорить с ее величеством Екатериной Алексеевной. Государь обошелся с неразлучными подругами вполне по-своему.
– Величество?.. – сделал такие глаза, будто видел ее впервые. – Неужели я ее тоже приглашал? Гм… Но если вы, дружок, послушаетесь моего совета, то дорожите нами немного побольше. Придет время, когда вы раскаетесь за всякое невнимание, показанное вашей сестре. Поверьте мне, я говорю ради вашей же пользы. Вы можете устроить вашу карьеру в свете, не иначе как изучая желания и стараясь снискать расположение и покровительство ее… а не нынешнего надутого величества!
Екатерина Алексеевна вспыхнула и хотела выйти вон, но он столь же бесцеремонно вскричал:
– Куда? Я вас не отпускал.
Она села на свое место в уголку зала, а княгиня Дашкова посчитала за благо пересесть за игральный стол.
После некоторого затишья игра продолжалась. Суть голштинского «Цамписа» заключалась в том, что каждый имел несколько «жизней». Кто «переживет», тот и выигрывает. На каждый очок ставилось десять червонцев – сумма для многих непосильная. Тем более если Император проигрывал, он вместо того чтобы отдать свою «жизнь», вынимал из кармана империал, бросал его в пульку и с помощью этой уловки оставался в выигрыше. Штрафных очков не набиралось.
Одна партия следовала за другой, и Екатерина Романовна, под хохот своей сестры, проигралась в пух и прах. Хотела уже с плачем встать из-за стола, но Кирилл, участие в игре не принимавший, отдал свой кошелек, шепнув на ухо:
– Держитесь той же тактики.
Брать в долг при картежной игре не возбранялось, да и шептаться из-под парика с милой дамой – эка невидаль!
– Продолжим, ваше величество, – лихо согласилась она.
Всем стало интересно такое поведение сестры фаворитки. Один мухлеж наскакивал на другой. Прелестная куколка и в свои семнадцать лет была дамой находчивой. Картежная игра явно благоволила к ней, и скоро Государь оказался в проигрыше. После некоторого замешательства он полез в другой карман камзола, достал и развернул пакетик, ни для кого не примечательный, кроме графа Разумовского. Был он рядом, узнал. Мало того, как бы идя ему навстречу, Государь стал хвастаться:
– Я-чуть было не забыл про эти две тысячи. Взятка! Некто полковник Хорват, находящийся под следствием по делу сербских беженцев… Не так ли граф Кирил-а?.. – Он выразительно посмотрел на Разумовского, тот учтиво кивнул. – Вот, и гетман малороссийский признает. – Да, этот Хорват дал троим моим сенаторам по две тысячи рублей взятки, а один из слуг донес мне об этом. И что же? Двое-то успели сбежать, а у третьего я денежки самолично отобрал. Взятка – дело государственное, следовательно, Государево. Деньги принадлежат мне по праву, милостивые господа. Игра продолжается!
Не веря ушам, не веря глазам, граф Разумовский спросил:
– Позвольте, ваше величество, бумажную облатку я уберу со стола? Обочь стояла оплетенная шелковым шнурком корзина – при затяжной игре всегда бывал какой-нибудь мусор, не звать же всякий раз слуг. На облатке четко отпечатался след зубов, даже с пятнами крови. Видно, несчастный Хорват прикусил язык…
И Государь, нынешний Самодержец, не побрезговал этими грязными деньгами!
Добро бы миллион, который брат Алексей Григорьевич, ради своей отставки, нарочито проиграл… Такое часто бывало – подношение под благовидным предлогом. Но собственной рукой полезть в карман сенатору… и всего-то за двумя тысячами?!
Гетману стало так плохо, что он от игрального стола перешел прямо к столу закусочному – и уж там дал волю своим чувствам.
– Россия… несчастная Россия! – плакался он по дороге домой на плече у своего камердинера. – Как жить-то будем?
– А так, – ласково оглаживал его понимающий камердинер… то ли Гнат, то ли Юрко, кто их разберет в третьем часу ночи. – Як гаворяць: динь да ничь – и сутки причь! Хуть бы графинюшка хутчей приихала… А тось замаетесь, ваше сиятельство.
При полном сиянии многих фонарей, освещавших парадный подъезд со стороны Мойки, его внесли на руках в дом. Выбежавший навстречу домашний, ливрейный камердинер, радостным голосом возвестил:
– Их сиятельство Екатерина Ивановна со всеми чадами, и в добром здравии, прибыть изволили!
Эту добрую весть, несколько раз повторенную, муженек Кирилл Григорьевич уразумел лишь поздним утром, этак далеко пополудни. Да и то под звонкие детские голоса:
– Па-а!…
– Приехал!…
– Ма, заболел наш па!…
Сколько их было? Семь? Восемь. А может, и того более?..
Прямо беда с этими детками! Откуда только берутся!
IV
Оказалось, все-таки девять. Он пересчитал их отцовскими поцелуями, несколько смущенно. Эк надрался вчера! Под какого-то дурного Хорвата и не менее дурной «Цампис». Старшие уже были с понятием, на отца посматривали с сожалением; вид был не из лучших, хотя слуга еще в постель принес опохмелочку. Но ведь возраст детишек! Первенцем выдалась Наталья, ей уже к пятнадцати шло. Почти в таком же возрасте выходила замуж за князя Дашкова нынешняя весталка, Екатерина Романовна. Ну, как и Наталья Кирилловна последует ее примеру? Не приведи Господи – отец ножницами язычок отстрижет… Но повадки уже женские, а характер нарышкинский, язвительный; книксен сделала явно с умыслом, чтоб позлить отца. Злиться ему не хотелось, запросто облобызал, лишь заметив:
– Ой-ей, погоди невеститься. Пусть время поуспокоится…
– Как ты, па? – не смогла удержаться от скрытого попрека.
Поругать бы маленько, да ведь вон их сколько, всех перецеловать надо. По старшинству. Следующий, Алексей, не более года отставал. За картами у Елизаветы Петровны, осьми лет от роду, был записан в военную службу, а за пуншем с Петром Федоровичем произведен в ротмистры; еще до последних размолвок, под звон горячих бокалов. При хорошем настроении оказался Государь, похвалил: