– Молодец, гетман! Годик-другой, да можно и в Конный полк переводить?
– Как Бог даст и как вы изволите, ваше величество, – скромно ответствовал под общий похвальный шумок.
– Да, но у тебя и другие подрастают? Преображенцы? Семеновцы? Или твои, измайловцы?
– Опять же – как изволите…
– Вот заладил! Похвально, что поставляешь мне солдат, да непохвально, что медленно растут. Солдаты, они сейчас потребны. Можно ускорить?- Можно, если прикажете, ваше величество.
– И прикажу… не смей спорить, гетман!
Но разве он спорил? Это сейчас у него разговор вихрем пронесся в голове. Спешить приходилось, в сторонке жена стояла, своей очереди ждала. Но ведь и дальше…
… Петр да Елизавета…
… Андрей да Дарья…
… Лева да Аннушка…
… Григорий…
– Всех ли перецеловал? – подошел он к жене, под поцелуй склоняясь к ее животу. – Не шумит там еще что?
– Да шумишь-то больше всех ты, Кирилл Григорьевич, – без особой ласки ответствовала жена.
Он присмотрелся, поднимая глаза. Да, сур-рова!…
– Что такова, Екатерина Ивановна? Случилось что?
– Дарьюшка по зимней вьюге заболела. Ты не заметил?
Вроде было какое-то сомнение – чего и ее, как малышей, нянюшки на руках выносят? В девять-то годиков уже и плясать при виде отца можно. Да только в одной ли Дарьюшке дело?
– Ага, – понял он. – Обиделась, что вас в Глухове бросил? Так я ж на государевой службе. Государь не отпускает. Из-за вас же, семейства ради, поклоны бью. Иль не надо?
– Семейства ради! В Глухове? С кучей детей? Без мужа, который где-то шляется?..
Он понял, что остановить Екатерину Ивановну не удастся. Нарышкинский характер только кнутом… Да разве теперь жен в кнуты берут?
Отошел к старшему сыну, с мужской серьезностью спросил:
– Ну, где служить будем, ротмистр? В Конном?..
– Нигде, – был безликий ответ. – Лошадей я не люблю.
– Гм… В пушкари?
– Пушки? Они людей убивают!
Можно бы в этом возрасте и понимать, что пушки и созданы для убийства людей. Вот несколько лет неприступная крепость Кольберг, на взбережье Балтики, русским войскам не сдавалась, да были усовершенствованы пушки уральские – все-таки генерал Румянцев штурмом взял; в день смерти Государыни Елизаветы Петровны гонец от генерала Румянцева и привез ключи от злосчастного Кольберга. Брат говорил, что положил те ключи в гроб, к ногам Елизаветы… Вот что такое пушки! А конные полки галопом мчались по Берлину и поили своих лошадей в прусской Шпрее. Какого ж рожна ротмистру нужно? Сосунок!
Уже с явным гневом отошел и от него. Невесту за подвитые локоны дернул:
– Ну, тебе-то, Наталья, не в ротмистры, ни в полковники не нужно. Поди, в генеральши сразу?
– В царицы! – отрезала и невеста.
Он пришлепнул ее по вздувшейся юбке и остановил нянюшку, которая тащила Дарью к выходу из гостиной:
– Постой, постой. Что, очень приболела?
– Бог даст… Дорога стужная, в сугробах сидели. Пойду уложу ее, ваше сиятельство, в постельку. Самое милое дело…
Нянюшка была старая, говорила ласково, но все ж чего-то недоговаривала. Остальные разбрелись по своим комнатам. Детям не до него, у жены слов не находилось… В самом деле, как же при такой остуде дети зачинались?
Он все равно бы не нашел ответа на этот вопрос, добро, что помешали: вестовой из дворца.
– Приказано, ваше сиятельство, на плац!
Он и плацу от такой семейной встречи был рад. С некоторой даже лихостью отчеканил шаг навстречу Государю. Тот благодушно похвалил:
– Я же говорил, подполковник, что вы научитесь прусскому строю.
Стыдясь похвалы, подполковник Разумовский ниже обычного склонил голову.
V
Весна уже подходила к концу, яркая, веселая. Семилетняя война фактически закончилась со смертью Елизаветы Петровны, русские войска отводились в сторону Риги, и оставалось последнее: обменяться ратификационными грамотами. С этим и приехал прусский министр барон Гольц – виновник торжества, которое давал Петр III в Куртажной зале Зимнего дворца. Там собрали весь сановный и военный Петербург. Гетману малороссийскому еще Елизаветой Петровной на таких торжественных обедах было установлено место среди генерал-фельдмаршалов. Но он сел поодаль, чуть ли не на конце стола, никто не вспомнил про его законное место. Оно и к лучшему: не придется кричать «Виват!» – можно для показухи лишь раскрывать рот. Застолье посередь простых генералов было самое милое. Одно твердил себе гетман: «Не надерись опять, хохол малохольныи, не то выкинешь какую-нибудь штуку…» Немного задевало перешептывание, что-де гетмана затолкали в самый угол, но надо же позлословить?
Здесь обед шел своим чередом; мало прислушивались к тому, что говорят в центре стола. Кирилл бычился над жареным поросенком и неспешно попивал пенное французское винцо, когда уши ожег резкий выкрик:
– Ду-ра!…
Несомненно, крик принадлежал Государю и относился к Екатерине Алексеевне, которая пока что была «ее величеством».
Приближенные холуи, вроде генерал-адъютанта Гудовича, пытались немного смягчить скандал, бегая между Петром и Екатериной, но Государь уже орал, не помня себя:
– Ее величество? Арестовать! Без всякого величия! Я разгоню весь сброд, который толпится возле нее! Всех – арестую!… Сошлю, куда Макар телят не гонял!
Адъютанты ничего не могли поделать, уже голштинский дядя Георг, да и другие голштинцы-пруссаки окружили русского императора, обнимали, уговаривали, по-родственному нашептывали – повременить с этим делом.
Только под их дружным натиском сдался победитель побежденной России:
– Так и быть – повременить с арестом ее величества! Успеем еще…
Гетман Разумовский возблагодарил Бога за то, что не было за столом бесстрашной весталки, которая могла только подогреть чуть затихший скандал.
Сам он незамеченным приехал – и столь же незаметно, по-военному с денщиком, восвояси уехал. Дома ведь и стены исцеляют беду.
Но как бы не так! Со всеми этими торжествами его не было с утра, а беда, как известно, одна не ходит…
Катерина Ивановна встретила пронзительным криком:
– Убивец! Погубитель своих деток! За что мне такое наказание?!!
Он уже обо всем догадался и, не снимая дорожного плаща, опустился в кресло, стоящее почему-то посередь гостиной. Шум и плач был далеко за стенами, в комнате Дарьюшки. Туда вместе с проклятиями убралась и жена.
Темно уже было, но никто не зажигал свечей, никто не подходил. Наверно, он был страшен. Возможно, и заглядывали в щелочку двери, да боялись его вида.
Наконец осмелился подойти с бокалом вина старый дядька-солдат, служивший еще до отправки за границу. Странно, этот пропитой старикан был еще жив; по дому ничего не делал, жил по старой памяти, из милости. Ведь и собаку убогую не всякий на улицу выгонит. Его-то и послали к хозяину.
Кирилл выпил вино, прислонился к сухонькому плечу и задрожал всем своим налитым телом:
– Убивец? Значит, погубитель?..
– Не гневайтесь, батюшка, на графинюшку, она совсем без ума. Куклицу в детскую кроватку положила и баюкает… Осподи!…
– Так и ты меня, старый, отбаюкай. Чего дерьмом поишь? Петровской! С черпаком медным!… Медный или какой другой черпак был, но вестовой весь следующий день не мог добудиться, хотя нешуточно тыкал в бок.
Что он знал, этот сосунок, о трех смертях, которые в несколько месяцев рухнули на это, казалось бы, несокрушимое тело?..
Первая – смерть благодетельницы-Государыни Елизаветы Петровны…
Вторая – матери, похороненной без сыновей…
Третья – Дарьюшки, получившей в ласковый дар вот что…
Видимо, послали за братом, в Гостилицы, потому что вечером Кирилл увидел именно его, неприкаянно сидящего в соседнем кресле.
В самом деле, почему бы братьям и не посидеть рядом, в строгом и бесконечном молчанье? Хватит, наговорились за последние деньки.
VI
После дворцового переворота 1742 года, приведшего на трон Елизавету, дочь Петра Великого, прошло двадцать лет. Ушла в небытие правительница Анна Леопольдовна, почила в Бозе Елизавета Петровна, шатко ли, валко ли правил Петр III, непутевый «чертушка», по выражению той же Елизаветы, передавшей ему трон, но ведь оставался еще и законный Император, Иоанн Антонович. Тоже как-никак внук Петра Великого, в силу своего необузданного характера перепутавшего все нити царствования. И жил-пребывал не где-нибудь, а в Шлиссельбургской крепости; безымянно, как «узник номер один». Имени его не мог произносить даже начальник крепости, полковник Бередников.