– Шибче, шибче, ребятушки! Гоните к черту… «чертушку» российского!
Поотстав, не в лад всему настроению, возмущалась перед стременем мужа выскочившая из кареты Екатерина Ивановна:
– До-очек порастеряли! Где дочки, муженек?! Солдаты смеялись, подполковник измайловцев хмурился, оказавшись в роли скверного муженька. Хорошо, гайдуки из свиты Алексея сообразили: просто подхватили на руки и запихнули в мягкое нутро кареты. А там и сам Алексей Григорьевич, кряхтя, поднялся, грузным телом закрыл выход. Голос его и сквозь стены кареты услышали:
– По-ошел!…
Каждый в свою сторону – карета к Петербургу, а полки под Петергоф.
Предстояли еще долгие переговоры, нудная переписка, угрозы с одной стороны и мольбы с другой, скачки гонцов туда-сюда, прежде чем Император Петр III подписал отречение в пользу Императрицы Екатерины И. Унизительное и глупое. Сочиненное новым кабинет-секретарем Григорием Тепловым, собственной рукой переписал:
«Того ради, помыслив я сам в себе, беспристрастно и непринужденно чрез сие объявляю не токмо всему Российскому государству, но и целому свету торжественно, что я от правительства Российским государством на весь мой век отрицаюся, не желая ни самодержавным, ниже иным каким-либо образом правительства, во всю жизнь мою в Российском государстве владеть, ниже онаго когда-либо или через какую-либо помощь себе искать, в чем клятву мою чистосердечную перед Богом и всецелым светом приношу нелицемерно, все сие отрицание написав и подписав моею собственною рукою. Июня 29-го дня, 1762 года. Петр».
Имя было выписано тщательно, раздельными буквами: ПЕТР. Чтоб ни у кого сомнения не оставалось…
Грохнул где-то запоздалый небесный гром. Или пушка какая сдуру выстрелила? Чего теперь стрелять, когда отречение уже подписано. Петр обрел даже некое душевное спокойствие. Свобода по самый гроб жизни! А жить-то оставалось всего семь дней!…
Часть седьмая
ВЛАСТЬ ПРЕДЕРЖАЩАЯ
I
Бывший император Петр Федорович был отвезен в заштатную Ропшу. Это была небольшая мыза, служившая, при многих здешних дворцах, бог знает для чего. Сейчас вот пригодилась. Он просил, умолял отпустить с ним Елизавету Романовну; Екатерина отвечала: «Ишь чего захотел! Алехана с тебя довольно». Алексей Орлов с небольшой командой офицеров и был назначен в сотоварищи… или охранники, понимай как знаешь. Не велик теперь царь, подали тяжелую почтовую карету; и то дело, людей набралось все-таки многовато. Подсели Алексей Орлов, капитан Пассек, князь Федор Барятинский и поручик Баскаков. На подножки и на запятки встали гренадеры. Взвод Конной гвардии сопровождал последний выезд бывшего Императора.
Екатерина пожаловала себя в полковники Преображенского полка; со времен Петра этот полк возглавляли Государи – лишь Елизавета предпочла измайлов-цев. Судя по всему, измайловцы теперь отходили на второй план. Кирилл Разумовский мог молчаливо хмуриться, не более того. Он принимал самое деятельное участие в подготовке соответствующего мундира. Разумеется, мерки снимали дамы: Екатерина Дашкова и главная гардеробщица Шаргородская.
Спровадив Петра Федоровича с оравой подвыпивших офицеров, все под вечер тоже двинулись в обратный путь. Но посчитали за лучшее заночевать под Петербургом, чтоб со свежими силами предстать пред горожанами. Кстати, подвернулась дача Куракина, недалеко от Лиговки.
Полка дамы поутру примеряли мундир, Орлов и Разумовский, два негласных Соперника, стояли у дверей опочивальни. Первый держал Преображенскую шапку, второй дубовую ветвь. Когда Екатерина вышла в прекрасном Преображенском мундире, со знаками штаб-офицерского отличия, Разумовский вдел в шапку дубовую ветвь и сказал:
– Ваше величество, символ прочности и крепости всего сущего есть дуб.
Пока Орлов надевал Екатерине на голову «гренадер-ку», та благодарно согласилась:
– Да будет так!
Прозвучало как клятва, поскольку подошли и другие генералы. Так, с дубовой ветвью на «гренадерке», красивая и величественная в своем новом мундире, Екатерина и въехала в столицу. Толпы людей встречали, барабаны били, полковая музыка гремела, мерно стучали каблуки и копыта. Государыня? Императрица? Лицо ее сияло торжеством. И едва ли; кто смог, посмел бы заглянуть в душу… Екатерина ни на минуту не забывала, что она всего лишь одна из трех Государей. Один в Шлиссельбурге, второй в Ропше. Молву не упрячешь, а Россия живет молвой. Для России Петр оставался законным Императором, Екатерина же – немка по крови, не имеющая никаких корней в этой непонятной стране… Когда после торжественного въезда в покоренную ее волей столицу с помощью горничных она стянула Преображенский мундир и осталась одна в спальне старого деревянного дворца – в новый Зимний пока не тянуло, – одиночество со страшной силой напомнило о себе. Все ждут благоволения, все чают надежд, а кто вспоминает о человеческой сущности? Растравляя душу, Екатерина, пожалуй, тешила свое одиночество, иначе к чему бы назначать в придворные дежурные графа Разумовского? «Ах, Кирилл Григорьевич, на вас уповаю и с мыслью о вашей бескорыстной преданности засыпаю…»
Но сон был короток. За окнами несусветный ор, бряцание ружей. Не иначе как поставленный в караул Измайловский полк ломился сквозь внутреннюю охрану. Бояться вроде бы нечего, а дрожь пробирает. Если командир полка не может ничего поделать, то что может она, слабая женщина? Полки поголовно пьяные, тем более измайловцы, требующие к себе Императрицу:
– Ваше величество!…
– …не забывайте, что!…
– …мы первые присягнули вам!…
– …вы к нам же первым и приехали!…
Не надеесь даже на такого человека, как граф Разумовский, Екатерина с помощью ночных горничных быстро опять натянула на себя Преображенский мундир и вышла на крыльцо. Разумовский посторонился, пропуская ее вперед. Встретили ночные, ликующие крики:
– Матушка наша!…
– .. умрем за тебя!…
– …подтверди, что мы самый любимый полк!… Внутренне ругнула Екатерину Дашкову, которая уговорила обрядиться в Преображенский мундир. Общую славу каждый тащит на себя как изодранное одеяло… Но говорить надо другое:
– Ребятушки, я ваша, ваша! Спасибо за службу, спасибо за верность! Вы впереди всей гвардии! У вас такой славный командир!…
Повинная голова графа Разумовского маленько встрепенулась. Как и во время присяги, он встал на колено, а маленькая ручка легла на его светлый парик. Этот жест вызвал уж совершенно оглушительный взрыв восторга. Сквозь бессвязный ор и успокоительное прорвалось:
– Спокойно почивати!…
– …мы на стороже!…
– в трезвой дисциплине пребываем!…
Рядовой гвардеец, впоследствии знаменитый пиит Гавриил Державин не зря же вспоминал:
«Кабаки, погреба и трактиры, для солдат растворены: пошел пир на весь мир; солдаты и солдатки в неистовом восторге и радости носили ушатами вино, водку, пиво, мед, шампанское и всякие другие дорогие вина и лили все вместе без всякого разбору в кадки и бочонки, что у кого случилось. В полночь на другой день с пьянства Измайловский полк, обуяв от гордости и мечтательного своего превозношения, что Императрица в него приехала и прежде других им препровождаема была в Зимний дворец, собравшись без сведения командующих, приступив к Летнему дворцу, требовал, чтоб Императрица к нему вышла и уверила его персонально, что она здорова; ибо солдаты говорили, что дошел до них слух, что она увезена хитростями прусским королем, которого имя всему российскому народу было ненавистно».
Ну как, при такой-то верности, воспретить гульбу?!
Конца не предвиделось. Сенат не успевал собирать жалобы купцов и торговцев, пограбленных в роковую ночь, один только купец Дьяконов подал челобитную на 4044 рубля… А всего-то в Сенат нанесли бумаг на 24 331 рубль…