Слышно, собирается сейчас к Троице митрополит – да будет ему дальняя дорога легкой, а служба славной.
Но не только это – видеться с малороссийским пастырем – торопило гетмана с постройкой своего дома. Хоть и частное лицо, не больше, но может же он, гася домашнюю скуку, привозить семью на берега Днепра? Да и сам иногда не прочь погостить, счастливо забывая о хлопотном гетманстве. Не в ночлежке же ему отираться – чины не позволяют. Нахлебником у генерал-губернатора – гордыня не допускала. Своя хата, как говорят хозяйственные малороссы.
Так вот и созрела мысль о своем домке. Глухов и Батурин – это гетманские пристанища, крепости, зело охраняемые. Ему же потребна «ридна хата». Именно – хата!
На очередной дворец замахиваться не стал – к чему? Надоели каменные, золоченые крепости, простоты захотелось. Вот и явилось желание: небольшой деревянный дворец. Артель плотников, плывшую с верховий вниз по Сейму, как раз бурей прибило к нагорью Батурина. Кто в чем, мокрехоньки, вылезли с плотов на отмель. Кирилл Григорьевич под шум ливня и ветра на тот час миловался с Данутой в теплом и уютном шатре – ор набережный услышал. Не страх какой напасти – охрана Батурина была по крепостному уставу поставлена, – обычное любопытство под небесные хляби выгнало. Да и отдых, даже любовный, потребен. Без порток, в офицерском непромокаемом плаще, с башлыком – на откос и вылез. Поначалу-то показалось: татарва какая-то прет. С ятаганами, с копьями. Под гвалт несусветный. Мало ли что случается и в мирное время! Дикое Поле недалеко… Хотел уже было в шатер забежать да выхватить всегда лежавший под изголовьем пистоль. На выстрел не только «гетманская корогва» – казацкая охрана хлынет. Но вовремя поосмотрелся: какие копья – шесты плотогонов! Какие ятаганы – длиннорукие топоры лесорубов! Рубят наносной лес, костры пытаются возжечь. И надо же, под дождем, а удалось! Знать, люди бывалые. Стрелять не стал – песнопенье сигнальное денщику послал.
Денщик прибежал, увидел гетмана нагишом, но в плаще офицерском, заухмылялся было. Он послал его вниз, узнать, что там творится. Сбегал, доложил: плотники-бедолаги сушатся. Под дождем?..
Велел солдатскую палатку принести, помощников взять. Да на берегу и поставить. Само собой, горилки с полведра прихватить, чтоб утопленники согрелись. Расторопный Микола – тогда он еще не был изгнан – все быстро и хорошо изладил. Часу не прошло, как с берега уже другие «писни» заспивали:
Молитва, что ль?
Молитва и есть, коль целы и невредимы из буйного Сейма вылезли.
Помогла молитва мокрозадых певцов. И «пролои» в небесах стали уплывать на восток, и ветры туда же следом. Моросило еще, но терпимо. Кирилл Григорьевич скинул плащ и постоял под мягким дождиком, охлаждая разгоряченное тело. А потом вытерся в шатре рушником, натянул сухие и просторные шаровары – утеху гулящих казаков.
От возни ли, от песнопений ли, Данута проснулась. Со смешком, потягиваясь всем ладным телом, спросила:
– До лепшей якой коханки?
Он похлопал ее по напрягшемуся животику и вы: шел к денщику.
– Как напьются-напоются, приведи ко мне ихнего главного артельщика.
Уже тогда была мысль о киевском доме. А как стих ливень, с нагорья стало видно: в плотах связки строевого дубья гонят. Чем не случай?
Не скоро, и не враз, взобрался артельщик на гору, но интерес хозяина к плотам понял.
– Ды оно бы можно, пане добрый… – почесался артельщик, правителя Малороссии не зная. – Ды на заказ мы плавим, заказно и рубить будемо.
– Сколько с дубового венца? Гетман понял, что торг идет…
– Ды гривну, мабыть, пане.
– Две гривны. Три сруба в один стяг. Притом и на два этажа. Шесть получается? Венцов тридцать на един сруб, чтоб головой в потолок не упираться. Смекай!
Артельщик смекнул. Шесть срубов, да в каждом по тридцать венцов, да две гривны?..
– Погодь, пане. Надо со своими хлопцами по такому случаю погуторить…
Без лишних слов он свалился под откос, а дальше на собственной заднице съехал. С добрый час там у них словесный базар шел, пока ведро до дна не высушили. А потом опять наверх полез артельщик, подпираемый сзади двумя хлопцами. Но здравый смысл не потерял ни на спуске, ни на подъеме.- Так ставь, мабыть, пане добродей, яще полведра. – Ив знак договора руку протянул.
Кирилл Григорьевич своей, слишком белой, рукой ударил по готовно вытянутой ручище, засмурыженной до коричневого блеска, – явно от красящей дубовой коры. А для денщика кивнул:
– Тащи еще полведра!
С того и началось строительство киевского дома. Дубье гнали с верховий Сейма на Десну и Днепр, пилили на брус и тут же в притир рубили, пока не оставляя и швов для конопатки. Оно, мол, как подсохнет, в швах поразойдется, тогда и проконопатим.
Жаль, до конопатки дело не дошло…
Когда встал на берегу Днепра, не так и далеко от Софии, но в заовражном, лесистом распадке, двухэтажный, на три полномерных стяга дворец – тут и объявился петербургский чиновник. Дошлый и хваткий, надо сказать. Он знал, и кто в древнем Киеве деревянный дворец рубит, и кто разрешение на постройку дает, и кто пошлину за все про что принимает. Взимать пошлину, по заявке предварительной? А ежели заявки не было?.. Вот то-то и оно!
Ничего этого не знал гетман да и знать по своим чинам не желал. Ну, указ? Ну, сенатский? Ну, одобренный Государыней, а может, и с прямого ее повеления. Так не-уж это и гетмана касается? Никак он не мог взять в толк рьяную настырность сенатского чиновника.
Удивительно повторяется жизнь! Нечто подобное уже было – в последние годы Елизаветы Петровны. Когда под влиянием четверых Шуваловых, обступивших болезненный трон, один за другим падали, попадая в опалу, и Бестужев, и Елагин с Ададуровым, и оба Салтыкова: старший, фельдмаршал – главнокомандующий, с горя умер, даже само существование Екатерины Алексеевны качалось на ниточке, между высылкой за границу и дальним северным монастырем, – выстояли все же братья Разумовские, не упали ниц перед Шуваловыми, один из которых был начальником страшной Тайной канцелярии. А гетман малороссийский, чтоб чем-нибудь занять себя в безвременье, завел многие стройки. Тогда тоже, вопреки измышленному Сенатом указу, строился деревянный дом, как раз на территории учрежденного по чьей-то указке киевского генерал-губернаторства. Домок поменьше нынешнего, но все же… Указ-то нарушался. По наушничеству, чтоб досадить Разумовским, а может, и напрочь свалить, тоже был послан сенатский ревизор. С самыми великими полномочиями – даже арестовать – кого, гетмана?! – за неисполнение Государевых указов. В крайнем случае конфисковать дом. И что же?.. Поразмыслив, он не стал посылать казаков на небольшую воинскую команду ревизора – ведь это объявление войны Московии! – а просто за одну ночь, изготовив заранее подводы, велел своему управителю разобрать домок по бревнышку да с Киевщины перевезти на Черниговщину! Как проснулся поутру ревизор да с пьяных глаз не нашел злосчастного дома, так и закричал: «Свят! Свят! Я ослеп?!»
«Постой-ка, братец, – сказал сейчас ехидный строитель. – Ослепнешь и ты».
Пока ревизор между обвальными пьянками донимал его возобновленным указом – ведь Петр III сей указ было отменил, – частное на Киевщине лицо подозвало к себе артельщика плотников.