Ни тот ни другой сабель еще не видывали да и особого интереса к ним не проявляли. Ладно, Андрей – и ротмистр-то в полк не рвется. Плетью гнать? Сынки казацкие в пятнадцать-то лет уже в битвах бывали, даже гетманами становились, как Юрий Хмельницкий. Грамотей Андрей уже это говорил. Алексей фыркнул:
– Лошадям хвосты крутить?..
И это при том, что конюхов и денщиков отец обеспечит. Но не мешает и самому, для науки, скребницей по конской холке помахать. Не любить коня – как ему доверяться? Жизнь всадника от коня же и зависит.
Ломая упрямство сопливого ротмистра, гетман еще прежде рассказывал про Хмельницких да и про короля Фридриха, – как тот сутками не слезал с седла, запутывая погоню казаков. Оттого и не могли его взять самые разудалые запорожцы.
Отцу надоело из-за двери выслушивать своих недорослей. Не за сабли, так за воротники уже берутся. Маленький Гришуня разнимает, да куда там! Отпихнули с одного и другого бока, заверещал, как заяц. И по годам еще совсем малолеток, вдобавок болезненный, хилый какой-то – явно не казацкой породы. Уж не согрешила ли с кем графинюшка Екатерина Ивановна? Он знал, что ехидство напрасно, просто срывал на ней свою нелюбовь к Григорию. Последыши, Лев и Иван, оставленные пока дома с многочисленными мамками, и то родительское упрямство показывали, дрались меж собой, едва и на ноги-то став. А уж эти старшие – не в шуточную драчку ввязались; у обоих кровавые слюни потекли. Отец терпел, не разнимал, желая убедиться, чья берет. Но из боковых дверей проспавшие слуги налетели, всем скопом потащили Алексея в одну сторону, Андрея в другую, а Гришуню так на руки, чтоб не путался под ногами. Тут отец и посчитал, что пора выходить.
– Здорово, казаки! – как ни в чем не бывало окликнул растревоженную ораву.
Сыновья сбились в кучу, утирая рукавами камзольчиков носы. Слуги вытянулись, как провинившиеся денщики, один старый инвалид бесстрашно закулдыбал к хозяину, да и то потому, что пьян, как всегда, был.
– Здоров и ты, Парфеныч. Поелику трезв ходишь…
– По ельнику и хожу, ваше сиятельство, по осинничку, по пенькам гниленьким, спотыкамши. С приездом, радость наша!
И не спрашивая, припал к хозяйской руке. Вот что значит настоящие слуги! Только тогда остальные стали подходить, поздравляя хозяина с приездом.
Он со всеми перекинулся словцом и велел:
– Стол накройте, обедать у вас буду. Сопли казакам вытрите. Конюшему накажите, чтоб часа через два крытые сани закладывал. Другие, для дальней поездки.
Сыновья насторожились при «дальности», но их уже повели умывать и оправлять после драчки.
Отец ничего особого не говорил за обедом, только после, собрав учителей, закрылся с ними на изрядное время. Мысль-то вполне уместная: каковы успехи у бузотеров? И не скрывайте, господа наставники! Они сразу поняли. Выходило, что успехами могли похвастаться только Андрей да сынок Теплова. Ну, про Теплова он пропустил мимо ушей – Андрей заинтересовал. Чем же так отличен второй сын? А тем, что читает много, языки, немецкий, французский ли, прямо на лету схватывает. Сейчас и третий иноземный пошел, английский, – тоже успехи немалые. Грамоте-ей будет, ваше сиятельство!
Под такие добрые слова он хорошо угостил наставников и пригрозил в шутку, что ближайшее время почаще будет наведываться – надобность, мол, появилась задержаться при дворе.
Грустного вздоха при этом наставники не заметили, поелику – по ельнику, по осинничку, вспоминал простодушного Парфеныча, – поелику, как водится, заняты были графскими бокалами, в которые слуги не скупясь подливали. Так что после всего этого, после гимназического пристойного обеда, он и скомандовал по-гетмански:
– Геть, казаки, к саням!
Само собой разумелось, что берет только своих. Остальные воспитанники, в том числе и сынок Григория Теплова, обиделись, но недовольства благодетелю не выказали. С какой стати! Хоть и из знатных семей, но родители-то растрепали свои именьица. Глянь, на чужих хлебах! На домашнюю гимназию Разумовский тратил десять тысяч ежегодно – немало. Сынков можно и побаловать, остальных можно и в более скромном теле подержать.
В дорожных санях, лучше сказать крытом возке, было более просторно и тепло, нежели в городских разъездных саночках. Разнежившись, не утерпел:
– К дяде вашему едем, казаки!
В ответ такой восторженный гвалт подняли, что уши следовало заткнуть. Дурной пример, из кожаного кармана возка достал припасенную слугами затычку. Венгерское, конечно, токайское. Пару бочоночков он и для брата фельдмаршала прихватил.
Хоть возок был и потяжелее городских саней, но тройка вороная несла его по мягким снегам, яко метелица. Сопроводители-измайловцы и верхами едва поспевали.
Гостилицы! Встретил ярый пушечный залп – давняя привычка старшего брата. Никто не мог ее поломать, ни Елизавета, ни Петр – «чертушка», ни Екатерина. Гости!
Гостей фельдмаршал встречал по-маршальски. И возле бомбардиров стоял нараспашку. Слуга держал поднос на вытянутых руках. Братья обнялись, чокнулись, вздохнули. Кирилл – при виде явно состарившегося старшого; Алексей – глянув в осунувшееся лицо младшого. Да-да, что-то зреет в воздусях нового дворца…
Весь вечер они провели за разговором. Алексей знал о дворцовых тайнах, конечно, получше, но тоже жаловался:
– Старею, младшой, старею. Кому я сейчас нужен? Фельдмаршальские почести при мне, но старый брюзга во дворце не очень желателен. Екатерина?… Женщина, как ни суди. К тому ж забывчивая. Сколько раз она в Гостилицах бывала, сколько раз я ее выручал… Не помнит, нет! Все сие в порядке вещей, мой дорогой братец.
– Тебе хорошо говорить – своя лишь забота. Что делать мне? За мной целая страна, которую рвут на части. Оторвали Киев со всей прилегающей губернией, Новороссия оттесняет запорожцев, а куда им податься?..
– В Крым! Что, не бывали, они там? Вон Миних их дважды водил туда – многих положил в степях…
– Не шути, старшой, с Крымом. Чует моя душа: очередная война грядет… Новые уланские, пикинер-ские, драгунские полки – зря, что ли, за спиной Украины формируют? Такие полки не для парадов – для настоящей крови. Что мне-то со своими казаками делать? Скажи, старшой.
– А жить, меньшой. Жить! Право, доброе занятие, – посмеивался, похмыкивал никогда не унывающий Алексей. – Значит, за нее, за жизнь нашу грешную?
Больше к дворцовым дрязгам не возвращались. Если грязь, так ее просто щеткой, а то и скребком, с камзола ли, с коня ли соскребают. Подобие Божеское – в чистоте ли? Ведь в теле же человеческом где-то и душа. Не холодно, не боязно, не грязно ей?
Невеселая встреча у братьев выходила. Меньшой подумывал, не возвратиться ли восвояси, но тут разбойные казачки из сугробов повылезали – как леший зимний их всех валял. Дворни-то у Алексея тоже было немало – значит, и дворовых деток. Вначале с опаской, а потом ничего, всамделишно начали кувыркать графских отпрысков. Дело-то веселое! При словах отца возопили:
– Батюшка родный!…
– Не нагулялись мы!…
Ну, как ты им откажешь погулять на свободе, без учителей и камердинеров? У дядюшки Алексея учителей не было, а камердинеры старились вместе с ним – не угнаться им по сугробам за бузотерами. Воля! Детская воля.
Хотя ротмистр-то – мог бы и о звании, полученном в домашних стенах, вспомнить. Куда там! С оторванным рукавом шубы пред отцом объявился. Кирилл было ругать, но Алексей, своих детей не имевший, разрешительно хохотнул:
– Так-растак! Не пущу домой. Стрелять из пушек сейчас пойдем. Шубу мне!
Медвежья шуба, выделанная из собственноручно убитых зверей, на плечи сейчас же сама собой явилась. Племянники, дядю опередив, к пушкам ринулись. Отец не успел и очередной бокалец испить, как дом вздрогнул и дубовыми бревнами осел от испуга. Славно палили пушки дяди-фельдмаршала! Истинно – что старый, что малый.
IX
День проходил за днем, зима опадала сугробами, а никакой ясности не было ни у гетмана Малороссии… ни у самой Императрицы Великороссийской. При всей своей самодержавной власти она не могла просто взять да и уволить гетмана. Не сенатор, не губернатор, не главнокомандующий даже – там достаточно было ее царской воли и именного указа, который проходил через Сенат. Гетманство же существовало на основе договора избранного всей Украиной гетмана Богдана Хмельницкого и царя Алексея Михайловича. Договор был скреплен Переяславской радой, в присутствии московских послов, и московским Земским собором, в присутствии посольства Богдана Хмельницкого. При личном присутствии царя. При благословении патриарха Никона и всего российского народа. В Грановитой палате Кремля, при полной торжественности. Сие происходило 1 октября 1653 года. Ни царь, ни патриарх, ни бояре – никто не осмелился самолично решать столь великое дело. Что с того, что люди, подписавшие договор, давно умерли! Не умер «извычай», закрепленный в шестом пункте Переяславской рады: «… Чтоб Войско Запорожское само меж себя гетмана обирали, а его царскому величеству извещали… чтоб то его царскому величеству не в кручину было, понеже то давний обычай войсковой».